Разомкнутый круг
Шрифт:
– А рядом-то с ней? Ой! Ой, не могу… Софочка Куракина… Сто лет ее не видела. С тех самых пор, как она мужу с графом Паниным изменила…
– Кто, Куракина?.. Да нужна она ему была…
– Тише, тише! А на ней-то какой чепчик?.. «Нескромных желаний»?
– Будто?! Это чепчик «подавленных чувств» называется, а «нескромных желаний» пошит по-другому. На нем рюшечки схожи с «чепчиком печальным».
– Тише, тише, на нас глядят. Помню… Ну точно! В тыща семьсот семьдесят седьмом, в год рождения императора Александра, она обозвала меня, а я вцепилась ей в волосы.
– А Леонелла-то! Как-то императрица поинтересовалась,
– Леонелла!.. Да весь двор за глаза ее Левонтьевной звал… Леоне-е-л-ла! Ай, ай. Она к нам идет! – дамы поднесли к глазам лорнеты и уставились на танцующих, временами фыркая от смеха.
Кряхтя и ехидно поджав губы, к ним подошла «Левонтьевна».
– Леонеллочка, рады тебя видеть! – наперебой затараторили дамы.
– Что, милочки, на бал в каретах приехали? – поинтересовалась та.
– А на чем же еще? – удивились старушки.
– А метлы изломались, что ли? – и, довольная, пошла на свое место, улыбаясь беззубым ртом Софочке Куракиной.
Максим, слушая старых сплетниц, незаметно для себя так увлекся, что на время даже забыл свои горести.
Отвернувшись от екатерининских фрейлин, он заметил толпу придворных, окруживших императора. Процессия медленно двигалась в его сторону. Александр беседовал с какой-то дамой.
– Французская литераторша мадам де Сталь, – услышал он тихий голос одной из фрейлин. – Глядите-ка, и этот фрондер Аракчеев рядом… Деревенщина, – дамы жгли взглядом толпу приближенных.
«И откуда они все и всех знают?» – удивился Максим, склоняя перед императором голову.
– Я желал бы видеть всюду конституции и республики, – услышал он царский голос, – так как это единственная форма правления, сообразная с правами человечества.
На что мадам де Сталь ответила:
– Ваш характер, ваше величество, уже конституция для России; а совесть – гарантия этой конституции! – победно поглядела она на идущего рядом Державина.
Тот что-то стал плести о солнце, взошедшем над Россией тридцать четыре года назад. «Нелегка судьбина придворного поэта, – сделал вывод Рубанов, – зато, видимо, хлебная!» – оценивающим взглядом окинул необъятный живот баснописца Крылова. – Правда, этот увалень редко при дворе бывает… Сейчас, похоже, продолжение про лисицу и виноград сочиняет, наблюдая за Державиным и царем!» – повеселел Максим и тут же увидел генерала Ромашова с дочерью. Они шли в самом хвосте придворной кавалькады.
Мари тоже заметила поручика, и лицо ее радостно вспыхнуло. Максим шагнул к ней и, коротко поклонившись, взял за руку. Генерал, в трансе от близости императора, прошел дальше, не заметив, что потерял дочь.
– Мари! – глядел на нее Максим, и сердце его воспарило ввысь, в безоблачные сферы счастья. – Я был сегодня у вас, но передали, что вы отдыхаете!
– И что же, я отдыхала весь день? – засмеялась она.
Услышав этот смех, Максим задохнулся от радости.
– А вечером вы куда-то уехали!
– Смотря во сколько! Может, уже на бал? – оглянулась на прицелы старушечьих лорнетов и высунула кончик язычка в их сторону.
Фрейлины чему-то заулыбались, а одна из них даже смахнула слезу.
Заиграли любимую Максимом мазурку.
– Разумеется, я согласна! – снова засмеялась Мари и потащила
И начался праздник!..
Снова кружились звезды и вселенная…
Он нежно держал ее пальцы и купался в омутах глаз.
И опять весь мир стал подвластен ему, потому что рядом была любимая.
– Какая же счастливая эта де Сталь! – улыбаясь, говорила Мари. – Попросту беседует с самим императором… Интересно, о чем они говорят?
Рубанов любовался ее улыбкой и сочными губами, с удовольствием слушал певучий голос, но не воспринимал смысла сказанного.
– Вы совсем меня не слушаете, – обиделась она.
– Неправда! Очень даже слушаю.
– Ну, что я сказала?
– Что-то про государя! – неуверенно произнес он. – Здесь слишком шумно, – на всякий случай решил оправдаться.
– И еще я говорила про писательницу… Она, наверное, необычайно умна, коли все эти мужчины с таким вниманием слушают ее, даже поэт Державин.
– Гаврила Романович сейчас что-нибудь про эросов рассказывает! – предположил Рубанов.
– Фи! Это у вас, Максим Акимович, наверное, одни эросы на уме! Вон как покраснели сразу, – победно произнесла она.
– Покраснел вовсе не от эросов, а от того, что танцую, – нравоучительно произнес он. – Завтра непременно нанесу вам визит. Вы хорошо знаете Петербург?
– Не очень! Центр знаю.
– Может, папенька отпустит вас покататься по городу?..
– Разве что вместе с гувернанткой.
На следующий день тот же самый мордастый лакей изволил соврать, что господа отъехали.
– Сударь! – возмутился Максим, но дверь перед его носом захлопнулась. «Не иначе это Ромашов. Его происки! – с облегчением рассудил Максим и направился к Голицыным. – Это он не желает, чтобы Мари встречалась со мной. Нет, господин генерал, не отступлюсь!»
Когда хромой, слепой, глухой и прочая и прочая лакей провел его в кабинет князя, Максим увидел, что Голицын, обложившись журналами и книгами, выписывает в толстую тетрадь какие-то мысли и фразы.
– Господин Рубанов! Наконец-то осветили своим визитом сей тусклый дом, – отложил в сторону тетрадь, – а я уж, грешным делом, подумал: живой ли ты? Совсем друзей забыл…
– Ничего не забыл, князь Петр, – покраснел Максим. – Как Голицын-младший? – перевел он разговор в другое русло.
– О-о-о! Растет… в основном во сне. И сейчас спит, – засмеялся князь. – А мы недавно с княгиней вспоминали тебя… Видно, ни одного бала не пропускаешь, коли дорогу сюда запамятовал… Ну все, все! – улыбнулся он. – Забыто! Сейчас и княгиня придет. А я, как видишь, светскую жизнь забросил… Семья и служба! Больше ничего. Вот военную периодику читаю… Не интересуешься? Правда, не по летам и не по чину тебе! А много интересного… В «Военном журнале», например, – раскрыл он заложенную страницу. – Умнейшая статейка под названием «Краткое обозрение бывших в последнее время в употреблении боевых порядков». Рассматриваются линейные построения, колонны и рассыпной строй стрелков. Конница расположена в боевых порядках позади пехоты. Автор отдает предпочтение действию пехоты, построенной в колонны, и я склоняюсь к этой же мысли… Вот смотри, я даже записал, – взял он тетрадь и прочел: – Фрунт не столь удобен в движении, как колонны, которые тем способнее к оным, чем мельче.