Развод. Зона любви
Шрифт:
Я молчу, давая ей выговориться. Она должна это сказать. Должна вылить из себя всё, что разъедает её изнутри.
— Я не хотела видеть правду. Но теперь я её вижу.
Марина поднимает глаза, и в них уже нет той слепой веры, которая была раньше. Там — боль, осознание, злость.
— У отца другая женщина.
Я замираю.
Она говорит это почти спокойно, но в её голосе столько горечи, что мне становится трудно дышать.
— Она появилась задолго до твоего ареста. Я не знаю точно, но мне кажется, что уже больше года. Он не
Марина глухо смеётся, но в этом смехе нет ничего весёлого.
— А он просто ждал, когда ты исчезнешь. Я думаю, что это он все подстроил!
Где-то внутри меня рвётся последняя нить.
— Не бросайся такими обвинениями… — мой голос едва слышен.
Марина кивает.
— Теперь я ему больше не верю.
Она сжимает губы, её глаза снова блестят от слёз, но она не даёт им выйти.
— Я хочу узнать правду, мама. Я хочу знать, кто это сделал с тобой. И я хочу помочь.
Я смотрю на неё и понимаю, что это уже не та девочка, которую я помню.
Передо мной стоит взрослая женщина.
Моя дочь.
И она готова бороться.
Глава 12
Охранница объявляет о свидании, и у меня перехватывает дыхание. Я не успеваю ничего спросить, но вопрос гремит в голове, сверлит изнутри, оставляет глухой осадок в груди. Кто? Кто мог прийти? От меня все отвернулись, меня стёрли из жизни, забыли, вычеркнули. Виктор? Нет, он не тратил бы на меня время. Дети? Нет, Марина приезжала недавно, и эта встреча не повторилась бы так быстро. Славик? Не смешно. Я иду за охранницей, шаги отдаются в висках, с каждым новым шагом тревога крепче сжимает рёбра.
Меня заводят в комнату для встреч, и первое, что я ощущаю, — запах дорогого парфюма, неуместного в этой глухой, душной тюрьме. Мужчина уже сидит за столом, спокоен, уверен в себе, сцепил пальцы в замок и наблюдает за мной с лёгким, почти вкрадчивым интересом. Я сразу чувствую фальшь, но сажусь напротив, спина прямая, руки на коленях. Не показывать эмоций.
— Анна Брагина… — он улыбается, будто мы давние знакомые. — Вы не представляете, как я переживал за вас.
Я не отвечаю, просто смотрю. В этом человеке всё отталкивает — от чрезмерно мягкого тона до скользкого взгляда, который изучает меня слишком внимательно.
— Кто вы?
— О, простите, я не представился. — Он театрально разводит руками, и мне хочется вытереть ладони о ткань халата, будто он только что дотронулся до меня. — Я Дмитрий Кравцов, бывший бухгалтер вашей компании. Помните меня?
Нет. Не помню. И это уже настораживает.
Он делает вид, что не замечает моего напряжения, наклоняется ближе, словно хочет создать иллюзию доверительности.
— Я понимаю, как вам тяжело. Я знаю, что всё произошло неожиданно. Но… вы правда ничего не помните?
Я замираю.
— Что именно?
Он вздыхает, в голосе
— Анна Викторовна, вы же умная женщина. Разве вас никогда не настораживало, что на вас оформлены счета, о которых вы не знали? Что переводы через компанию проходили с вашей подписью? Что бухгалтерия… — он делает театральную паузу, смотрит на меня, словно ждёт осознания, а потом продолжает: «была лишь инструментом?»
Мне становится холодно.
Я хочу сказать, что это ложь, что такого не могло быть, но он говорит слишком правильно, слишком убедительно.
— Вы хотите сказать, что я виновна?
Он смотрит с лёгким сожалением, почти печально.
— Я хочу сказать, что, возможно, вы даже не осознавали, что происходит.
Мир слегка наклоняется.
Я цепляюсь за столешницу, но его голос уже скользит дальше, уже проникает под кожу, разъедает изнутри.
— Вы были лишь марионеткой.
— Это неправда.
— Но ведь документы говорят иначе?
— Документы можно подделать.
— Можно. — Он кивает, соглашаясь, но в глазах уже победная искра. Он загнал меня в угол. — Но, может, не в этот раз?
Я сглатываю.
— Вы работаете на Виктора.
Он делает удивлённое лицо.
— Я просто хочу вам помочь. Я знаю, что он тоже стал жертвой.
Меня будто ударяют в грудь.
— Жертвой?
— Анна Викторовна, вы не думали, что, возможно, он тоже не знал всей правды? Что его так же подставили?
— Нет.
— Почему?
— Потому что он сам подписал мне приговор.
Дмитрий улыбается.
— Или потому, что вам легче думать, что он чудовище, чем признать, что всё не так однозначно?
Я резко встаю.
— Этот разговор окончен.
Но прежде чем я успеваю уйти, он бросает:
— Подумайте, Анна. Иногда правда сложнее, чем нам кажется.
Я выхожу, но внутри уже разрастается сомнение, я чувствую, как оно давит, скользит под кожу, душит.
А вдруг?
Дверь камеры с грохотом распахивается, ударяясь о стену, и в проёме появляется Лариса. Нет — вваливается, цепляясь за косяк, оседая вниз. Её ладонь плотно прижата к боку, а сквозь пальцы течёт кровь. Тёмная, густая, расползается по ткани, пропитывает её, оставляет на полу капли, как метки чужого предательства.
Я не сразу понимаю, что происходит. Всё кажется неправильным. Лариса не падает. Лариса — та, кто стоит, кто держит мир в кулаке, кто не сдаётся, кто хищно улыбается даже тогда, когда кого-то убивают.
Но сейчас её шатает.
Она делает шаг, потом ещё один, спотыкается, и падает на колени прямо посреди камеры.
— Блядь… — Она выдыхает сквозь зубы, рвано, судорожно, сдавливая бок сильнее, но кровь продолжает сочиться, медленно, неумолимо.
— Лариса! — Я подскакиваю к ней, хватаю за плечи, но она резко дёргается, отталкивая меня.