Развод. Зона любви
Шрифт:
Он придвинулся. Медленно. Без резкости. Я сидела перед ним, голая, покрытая засосами, следами пальцев, его спермой и своей слабостью. И мне не было стыдно. Ни капли.
Он наклонился, коснулся моих волос, провёл пальцами по щеке.
— Я должен идти, — прошептал.
— Конечно. Ты начальник. Долг. Тюрьма.
— Я останусь, если скажешь, — он смотрел в глаза. Прямо. Без бравады. — Только скажи.
Я не сказала. Просто дёрнула его за ремень и потянула вниз, к себе. Он снова оказался рядом. Я
Так и сидели. В обнимку. В грязи. В безумии.
А потом дверь скрипнула.
Мы оба подняли головы.
— Не входить, блядь! Ждать!
Он застёгивал рубашку медленно. Ткань слиплась на спине, на груди засохли пятна пота. Я лежала, молчала, дышала в одеяло, будто в кокон — оберегаю остатки той ночи.
Дверь карцера по-прежнему была приоткрыта. За ней маячил силуэт — охранник. Я узнала его по походке. Седой. Его шестерка. Молчит, как могила. Никому ни слова.
— В столовой заваруха, — сказал тихо, без прелюдий. — Седьмой блок. Одна с вилкой в шее. Живая. И… Кобру… Святкова отымела ночью. Жестко. Порвала. Внутреннее…у нее. Сейчас в лазарете. Святкова в карцере, ржет сука больная.
Горин даже не пошевелился. Только тяжело выдохнул. Я не видела его лица, но чувствовала: он улыбается. Так, как улыбаются хищники после укуса.
— Пускай медики с ней сами разбираются, — сказал спокойно. — От меня только "передай привет".
— Принято.
— Этих двух — отдельно. Камеры без прогулок, без ужина.
— Сделаю.
Он шагнул к двери. Потом — короткий взгляд в мою сторону. Долгий, как прикосновение. Прямо в глаза. Без слов.
А я — смотрела в ответ.
Он повернулся к охраннику ближе, так, чтобы я не слышала, и сказал что-то шёпотом.
Я не разобрала слов. Только увидела, как тот кивнул.
Горин больше не обернулся.
Просто ушёл.
Как будто ничего не было. Ни тела. Ни пальцев. Ни его члена внутри меня.
А шестерка постоял у двери, потом зашёл.
— Встань.
— Куда? — спросила я, всё ещё в халате.
— Приказ. Новая камера. Второй блок. Тебя туда перевели.
— Почему?
Он пожал плечами.
— Сказали — присматривать. Тебе повезло. Или нет. Решай сама.
Он не смотрел на меня, пока я одевалась. Не улыбался. Не спрашивал. Не дышал громко. Всё делал ровно, по инструкции. Но я чувствовала — он в курсе. Всё знал. И будет молчать.
Мы вышли из карцера. Я не оглядывалась.
Он провёл меня по коридору — мимо камер, мимо взглядов. Ни один из них не крикнул вслед. Ни одной фразы.
А потом…
Новая дверь. Новая камера. И на шконке — тишина.
Я вошла.
Они — замолчали.
А я легла.
На
И впервые с момента ареста — не чувствовала, что во мне что-то отобрали.
Камера была на троих. Небольшая, но без вони.
Две женщины — одна лет сорока, коротко стриженная, с сигаретным голосом, вторая — совсем молодая, тихая, с глазами, как у животного, привыкшего к клетке.
Я вошла молча. Роба на мне уже другая — чистая, но выданная кем-то из медиков, потому что пахла лекарствами. Я села на свободную койку. На спинку. Облокотилась на стену.
— Новенькая? — хрипло спросила старшая.
— Перевод, — сказала я.
— По добру?
Я кивнула.
Она пригляделась ко мне внимательнее. Что-то поняла. Но не полезла.
— Я Рита, — сказала она. — Это Света. Не бойся, не тронем. Тут без подстав. Здесь дышат.
— Анна.
— Видно, что ты — не просто, если сюда попала…тут пригретые. — Рита прищурилась. — Кто ты для него?
Я замерла.
— Для кого?
Она не ответила. Просто отвернулась. Как будто ответ уже услышала.
Я не стала уточнять. Лучше пусть догадываются, чем услышат правду.
Позже, когда Света спала, а Рита читала какую-то потрёпанную книжку, я лежала на своей койке, смотрела в потолок.
И чувствовала.
Каждой клеткой. Между ног — до сих пор ноет. Глубоко. Приятно. Словно его член всё ещё внутри.
Тело помнит. Грудь — его ладони. Бёдра — силу толчков. Шея — зубы.
Я закрыла глаза. И меня затопило. Не просто картинками — ощущением.
Как он вонзался в меня — резко, будто хотел выдрать всю боль наружу.
Как я тянулась к нему — мокрая, хриплая, без стыда.
Как мы оба дрожали после — не от холода, а от того, что это было настоящее. Больное, яростное… и честное.
Я чувствовала, как возбуждение возвращается. Как внизу всё снова становится влажным. Я сжала ноги, сдержалась, чтобы не застонать.
И вдруг поняла.
Я влюбилась.
Не по-глупому. Не в мечту.
А в мужчину. С настоящими руками. Настоящим телом. Настоящим адом в глазах.
Я знаю, что это — опасно.
Но мне не страшно.
Потому что с ним — я живая.
Вечер опустился тугой ватой. Рита что-то шептала себе под нос, крутя молитву на костяшках пальцев. Света лежала, уткнувшись в стену, дышала ровно, как зверёныш, затаившийся в логове.
Я сидела, закутавшись в одеяло, с чашкой чая, который больше походил на горячую воду с оттенком чего-то травяного. Мысли в голове не давали уснуть. Опять Горин. Его руки. Вес. Голос, сорванный от гнева. Его член во мне, горячий, тяжёлый, жадный. Его пальцы. Его дыхание. Всё. Всё снова всплывало, как наваждение.