Развод. Зона любви
Шрифт:
И тут — стук. Короткий.
Рита поднимает голову.
— К тебе, — говорит охранник в дверях. Я узнаю его. Тот самый. Тихий. Надёжный. Служит Горину. Он держит маленький пакет.
— Лови, — говорит. Швыряет прямо в руки.
Без слов. Без объяснений. Уходит.
Я смотрю на этот пакет. Маленький, плоский, обёрнут в серую бумагу.
Я не сразу сообразила, что делать. Пальцы сжали его на автомате, будто это не подарок, а бомба замедленного действия. Он даже не задержался в дверях — только бросил
Я села на койку, как школьница с письмом от таинственного поклонника. Рита взглянула мельком и сразу отвернулась, словно между нами — тайная граница, которую нельзя переступать. Даже словами. Особенно — словами.
Свёрток был перевязан серой бечёвкой, грубой и сухой, как сама тюрьма. Я развязала узел — осторожно, с какой-то неестественной церемониальностью — и приоткрыла обёртку, как будто раскрывала нечто живое. И внутри, действительно, пульсировало что-то чужое, но тёплое. Человеческое.
Шоколад. Настоящий. Горький, тонкий, с крошечными буквами на обёртке, которые я читала пальцами, словно Брайль. Такой не достанешь ни по блату, ни за пайку чая — его можно только получить. От кого-то, кто знает, что ты существуешь.
А под шоколадкой — папиросы. Тонкие, лёгкие, пахнущие свободой. Не дымом — а детством, двором, сквозняками из открытых окон, когда лето ещё не пахло страхом.
Между ними была бумажка. Без конверта. Без имени. Всего одно слово, выведенное сдержанным, ровным, уверенным почерком:
Помни.
Меня будто ударило током. Не громко. Не снаружи. А глубоко, между рёбер. Там, где прячется то, о чём не говорят в камерах, не делятся на прогулках, не носят на лице.
Он ничего не сказал. Ни "я", ни "мы", ни "буду".
Он просто напомнил.
Что это было.
Что я была.
Я прижала свёрток к груди, как будто в нём билось сердце. Легла на бок, закуталась в одеяло, не вынимая ладони из-под подбородка. В голове — не мысли. Слайды. Как он смотрел. Как вошёл в меня резко, как будто спасал. Как держал, пока я не затихла в его руках. Как молчал — и этим сказал больше, чем все те, кто кричали "люблю".
Я влюбилась. По-взрослому. Не в роман, не в героя. А в тяжёлого, уставшего мужика с руками, которые умеют держать, с глазами, в которых не отражается жалость. И с телом, от которого внутри разливается не нежность — а потребность жить.
Снаружи за окном кто-то выкрикнул ругань, с хлопком захлопнулась решётка, загремели шаги. А я сидела в этой серой коробке, среди бетонных стен, и чувствовала — он где-то рядом. Не Бог. Не спаситель. Просто тот, кто видит.
И чёрт побери… это было больше, чем я могла себе позволить.
Но я уже не хотела позволять меньше.
Шоколад я разломала, не думая. Пальцы будто сами вытянули плитку из обёртки, хрустнули
Мы ели молча. Без суеты. Без слов. Это был не просто шоколад — это было воспоминание о свободе, такой, где можно зайти в магазин, выбрать что хочешь, держать его в руках, не прячась, не вздрагивая.
Рита первая нарушила тишину.
— Ты ведь понимаешь, что если здесь узнают, кто тебе это передал…
Она не договаривала. Просто посмотрела. Тяжело. Прямо. Без угроз, но с пониманием.
— А здесь всегда узнают, — добавила и затушила папиросу в уголке металлической миски.
Я промолчала. Не потому что не знала, что она права. А потому что всё это — уже поздно.
— В этой дыре, если начальство кидает тебе взгляд — уже мишень. А если… — она запнулась, — …если передаёт тебе шоколад, настоящие сигареты, да ещё без всяких подписей…
Она посмотрела на меня, прищурилась.
— Зависть — тут хуже приговора. Любая шавка, которая мечтала о его внимании, загрызёт тебя за одно "помни". А крысы… крысы могут продать…
Я глотнула чай. Горло обожгло.
Внутри разливалась смесь страха, гордости и чего-то почти… счастливого. Страшного в своей силе.
— Не скажу никому, — тихо сказала Света. — Клянусь. Я… я просто рада, что кому-то хоть что-то светит.
Я посмотрела на неё — тонкую, бледную, с потёртым воротом. Не лгала. Просто завидовала по-человечески, без яда.
Рита вздохнула.
— Смотри в оба. Не ведись на добрые рожи. Тебе в спину теперь будут не ножи пихать, а улыбки. А это, знаешь ли, хуже.
Я кивнула.
Плитка шоколада в ладони была ещё тёплой.
И всё равно — я не жалела.
Он помнит.
Он выбрал меня.
А за это я готова грызться с кем угодно.
Глава 16
Ночь была вязкой, как сгущённое молоко. Камера дышала ровно — в одном углу посапывала Света, в другом тихо кашлянула Рита. Всё остальное — тишина. Даже трубы не стонали. Даже охрана не скрипела подошвами.
Я лежала на спине, уставившись в потолок, где сквозь решётку вентиляции пробивался бледный лунный свет. Он резал углы и ложился на мои пальцы, на плечи, на ключицы. Я не могла спать. Не хотела.
Внутри что-то шевелилось.
Голод. Не к еде. Не к теплу. А к нему.
Я вспомнила, как он вошёл в меня. Без прелюдий. Без лишних взглядов. Просто — взял. Как будто я принадлежала ему давно. Я помнила, как содрогалась под ним, как дрожала, как стонала, кусая себя за руку, чтобы не закричать. И как он держал — не меня, жизнь во мне.