Развод. Зона любви

Соболева Ульяна

Но он не дал мне отдышаться. Поднялся, посмотрел мне в глаза, и его взгляд был оголённым нервом.

— Теперь я, — прохрипел он.

И вошёл. Глубоко. Сразу. Не давая ни шанса на паузу, ни на мысль, ни на дыхание. Я вскрикнула — не от боли, а от переполненности, от того, что моё тело отзывалось на каждый его толчок, как будто выстрадано под него. Его движения были как заклинание. Как месть. Как освобождение.

Он был внутри, и я — снаружи себя. Он толкал меня в кровать, в забвение, в другое измерение. Он держал мои бедра, поднимал

их выше, входил глубже. Клитор всё ещё пульсировал, язык его ещё чувствовался, а теперь — член, жесткий, неумолимый, живой.

— Ты моя, — рычал он, утыкаясь в мою шею. — Всё, что у тебя есть, — моё. Всё, что ты помнишь, — это я.

И я помнила. И я была вся его — во рту, между ног, в сердце, в теле. В крике, в стоне, в этой кровати, где я умирала и рождалась снова, как женщина, как жертва и охотница одновременно.

Он двигался во мне не спеша, но глубоко. С каждым толчком я забывала, как дышать. Его руки сжимали мои запястья над головой, я была распята под ним — распята страстью, на воспоминаниях, на боли и блаженстве.

Я снова выгибалась навстречу, снова стонала, снова просила. Я ощущала, как дрожит его грудь, как бешено колотится сердце. Он был на грани — и я с ним.

— Смотри на меня, — прошептал он, опускаясь ближе, прижимая лоб к моему. — Я хочу видеть, как ты разорвешься на части.

Я открыла глаза. И в них было всё — страх, ярость, нужда, любовь. Его член бился во мне. Его таз сталкивался с моим с таким отчаянием, что из груди вырывался крик. Я уже не была собой — только телом, только стоном, только пламенем.

Он отпустил мои запястья, и я вцепилась в его лицо, в плечи, в спину — оставляя следы ногтями.

— Быстрее, — прошептала. — Сильнее. Возьми меня до конца. Сожги меня.

Он понял. Его толчки стали яростными, беспощадными, и в этой бешеной страсти было всё — тоска разлуки, агрессия возвращения, радость обладания. Я чувствовала, как с каждым движением мы приближаемся. К краю. К бездне. К кульминации, в которой не будет пощады.

— Сейчас… — прошептал он, срываясь. — Чёрт, сейчас…

Я закричала, когда он нашёл клитор рукой, нажал, провёл — и всё внутри меня взорвалось.

Оргазм накрыл, как удар молнии: жаром, вспышкой, глухим ревом. Тело выгнулось, и я закричала в его губы, в его ладонь, в его грудь. Всё внутри сжалось, свелось, вздрогнуло — и отпустило, на миг выбросив из реальности.

Он застонал, утонул в толчке, в теле, в дрожи — и сдался. Его тепло разлилось во мне, горячо, мощно. Он вжимался в меня до самого дна, до костей, до сердца.

Он не двигался. Только дышал. Редко. Глухо. Как после битвы. Его лоб упал на мой. Его руки обняли. Не отпуская.

— Ты… моя, — прошептал. — Теперь и навсегда. Никуда. Чёрт. Возьми. — Не. Уйдёшь.

Я улыбнулась сквозь слёзы. Усталая. Опустошённая. Живая.

— Не хочу.

И правда не хотела.

Я осталась. В его руках. В его запахе. В его семени, растекающемся внутри меня. В этом чёртовом, священном,

дикарском «навсегда».

Тело затихло, но кровь всё ещё стучала в ушах. Я лежала на его груди, и его сердце било в мой висок — глухо, упрямо, живо. Его ладонь гладила мою спину, будто проверяя: я правда здесь. Тепло между ног было напоминанием, что мы были не просто близко — мы сливались и трахались как ошалелые.

Он молчал. Только дышал. Тяжело, медленно, с рывками. Я чувствовала, как его член, ещё горячий, медленно выходит из меня, и по коже прошла судорога — как от потери.

— Ещё не уходи, — прошептала я.

— Даже не думал, — отозвался он, с хрипотцой, и сжал меня сильнее. Его ладонь скользнула вниз, к бедру, погладила чуть под ягодицей, словно пытался успокоить ту боль, что оставил сам.

Мы лежали. Голые. С пустотой внутри, которая вдруг стала — тишиной. Не пустотой. А пространством, где можно дышать.

Он поднялся на локте, посмотрел на меня. Глаза были… не мягкими. Нет. Они были дикими. Но в этой дикости теперь не было угрозы — только жажда оберегать.

— У тебя кровь, — прошептал он. Пальцем провёл по внутренней стороне бедра, и я вздрогнула — чувствительно, не от боли.

— Бывает. Грубо было, — я усмехнулась.

Он потянулся за пледом, укрыл нас, прижал меня к себе. Его ладонь оказалась на моём животе — сильная, уверенная, как клятва.

— Я не потеряю тебя снова, — сказал он. — Пусть только кто-то попробует отобрать.

Я молчала. Слёзы пришли сами. Тихо, по вискам, в подушку.

Он не спрашивал, почему. Просто целовал их. Щёку. Лоб. Веко.

Медленно. С верой.

А потом… он снова раздвинул мои ноги.

— Я не насытился, — сказал, почти нежно.

И прежде чем я успела ответить, его язык снова коснулся клитора.

Медленно. Иначе.

Теперь он не завоёвывал. Он почитал.

Я стонала, тихо, всхлипывая. Уже не от страсти. А от близости, которую никто не обещал, но она случилась.

Он вылизывал меня, как будто лечил. Как будто закрывал шрамы. Как будто говорил: «Ты не одна» — без слов, только телом.

И когда я снова содрогнулась в оргазме, он не вошёл. Он просто лег рядом, прижался губами к моей голове, и я впервые за долгое время не боялась заснуть. Но перед этим он отнес меня в ванную и долго-долго мыл сам, целовал синяки, оставленные его пальцами. Молча.

Глава 24

Я вошла в зал, как входят в бойню — медленно, в полной тишине, с прямой спиной и голодом в глазах. Там, за столом, сидели мужчины, каждый из которых в своё время пил с ним виски, подписывал с ним бумаги, прикрывал его схемы. Кто-то — по глупости, кто-то — по выгоде. Сегодня они были не за ним. Но и не за мной. Сегодня они были за собой. И я знала это. Не ждала рукопожатий. Не ждала сочувствия. Я принесла не прошлое — возможность. А это всегда весомее.