Реабилитация
Шрифт:
Выпускаю из рук его ступню, не понимая, что нашло на меня.
– Я слышал, как Алекс говорил, что трость для меня пожизненный атрибут. Это и твое мнение, Вик?
Это в духе Алекса.
– Нет, и сам он так не считает. Алекс из тех людей, которые думают, что если разозлить, ты добьешься больших результатов.
– То есть я могу, начать жить как раньше?
– Нет, - мотаю головой, - но ты сможешь через боль пытаться жить как раньше.
– А физически?
– Егор, я не Бог. Никто из нас не знает, как будет.
И я говорю чистейшую
– Ты очень понравилась моему брату, хоть и побыла при них не долго. Обычно мелкий не очень хорошо разбирается в людях, но тут он прямо сиял.
– Он мне показался тоже милым парнем.
– А моя мать?
Я не понимала к чему эти допросы, но на первый взгляд не видела в них ничего предосудительного. Если Егору интересно мое мнение о близких ему людях, почему бы не отвечать честно.
– Я знакома с ней еще с первого дня, как ты к нам попал. Она любит тебя, а я ценю людей способных на это чувство.
– Я рассказал им.
Поморщился, я затягивала эластичный корсет на его ноге.
– О чем именно?
– О нас.
Край ткани выпадает из моих рук, и я судорожно сжимаю пальцы.
– Не поняла?
Отрываюсь, наконец, от занятия и перевожу взгляд на парня.
– Я рассказал матери и брату, о том, что ты мне нравишься. Погоди…. Точнее даже не так! Дословно я сказал, - я влюбился в своего врача и возражений по этому поводу не принимается. И знаешь, они, кажется, не удивились. А брат и вовсе сказал, что посчитал бы меня полным дураком, если бы это было не так. А еще я сказал Марине, что влюбился в другую и что бы она больше не приезжала ко мне. Я не указывал имени, но она не глупая, поверь прекрасно поняла, что я о тебе. Потому что только глупцы не замечают, как я смотрю на тебя.
Понимаю, что на время его пламенной речи перестала дышать. Вознесенский должно быть уже знает, значит, знают и мои родители и еще неизвестно какое огромное количество людей. Но зачем?
– Егор, зачем?
– Я не привык врать и скрываться. Это лишь мои чувства. Я так им и сказал, что они не взаимны.
Выдыхаю.
– Не мучь себя.
– Знаешь, почему я терплю всю эту боль?
В какой момент, парень своими вопросами начал загонять меня в тупик?
– Из – за хоккея.
– Нет, из – за тебя!
Звучит нелепо, парень на коньках с малых лет, а меня знает всего четыре месяца.
– Не веришь?
Я не обязана отвечать на его вопросы, и вообще делаю для него и так слишком многое, чтобы еще, и чувствовать себя неловко в его присутствии.
– Нет, не верю.
– Почему?
– Ты встанешь на коньки, Егор. Это я тебе обещаю. Но при этом ты будешь стараться выкинуть из головы этот год. И меня!
– То есть ты хочешь сказать, что я выкину из головы единственного человека, кто провозился со мной долгие месяцы, возвращая мечту?
– Да, ты меня правильно услышал.
Глава 20.
Быть как
в жизни, где мы так мало можем…
– Шоколадом лечить печаль,
И смеяться в лицо прохожим!
Есть такие дни, которые не стоит даже и начинать. Плохо сваренный кофе, мятый больничный халат, забытый на дне пакета. Прибавить к этому плохие сны ночью и ранний подъем, и вот стою я напротив зеркала и злюсь. На себя, за то, что столь впечатлительной стала и неуравновешенной, пожалуй, слишком, на мир, который непозволительно рано решил меня сделать взрослой. Я не подписывала соглашений, не продавала душу действительности, и меня никто не предупреждал, что рано или поздно, мне грозит отравление реальностью.
Я провожу расческой по волосам, снизу вверх, раз за разом, они у меня черные и длинные легко наматываются на короткие зубцы щетки для волос. Такие волосы были у моего отца. Да, почему были, они и есть, просто отца у меня больше нет. А вот глаза, глаза они мамины. Красивые, миндалевидной формы, с густыми ресницами, закручивающимися до самых бровей. Мама всегда говорила, что вот выросту я и научусь пользоваться этой самой красотой, а я, не оправдав ее надежд, так и не научилась.
– С добрым утром.
Издевательски прошептали мои полные губы в отражении.
Еще один день, как день сурка. Встать, умыться, почистить зубы, облачиться в белую униформу, уделить время Егору, заполнению отчетных бумаг, перекусить в перерывах и прийти под вечер без ног, упасть и заснуть бессильным сном.
– А доброе ли?
Переспрашиваю себя же.
У каждого бывает такое утро, раз, ну два в год? У кого – то каждый месяц. Плохо, если так начинается каждый ваш день.
Как у меня….
Улыбаюсь. Я так привыкла, всегда быть в приподнятом расположении духа, всегда сильной и уверенной.
Всегда первой во всем.
Меня так приучили. Грубо говоря, заставили поверить в то, что надень ты подобную маску и сама в то поверишь.
– Доброе утро, Виктория Юрьевна.
Оля лучезарно мне улыбалась из – за стойки поста. В руках девушки большой букет белых роз. Такие цветы мне всегда дарит лишь один человек, это во вкусе Александра Корсакова.
– Доброе, Оль. Какие красивые цветы.
Ложь. Я не любила срезанных цветов, а особенно то, как медленно они увядали в вазе. Я не могла простить жизни, даже такую маленькую сиюминутную смерть.
– Это от Саши.
Саши? Внутренне кривлюсь от ее слов. Алекс ненавидел это имя, и так я могла называть его лишь в пылу гнева. А эта девушка, вот так просто, обыденно. Или не просто?
– Ой, то есть от Александра.
Поняла свою оплошность, медсестричка.
Я смеюсь ей в ответ, девушка, что и не говори, мне нравится. Только вот у Алекса, это не всерьез. Много я знала таких, с которыми он поиграл и бросил. А жаль, многие из них на мой взгляд, ему подходили.
– Чуть не забыла, вас девушка дожидается с самого утра.