Реки не замерзают
Шрифт:
— Да я понимаю, — Петр Варфоломеевич тоже торопливо перекрестился, — но чтобы здоровым быть, нужно хлеб покупать, за квартиру вовремя платить, в общем деньги какие никакие иметь. А если зарплату не платят, тогда как?
— И что ж, совсем туго? – участливо склонила голову старушка.
— Совсем, — закивал Петр Варфоломеевич, — куда уж хуже. И, главное, начальство получает, и бригадир наш, и кое-кто из моей смены, а мне все задерживают. И пенсию зажимают.
Старушка на минуту задумалась, а потом, тронув Петра Варфоломеевича за рукав, сказала:
— Ты вот что, ты Божией Матери свечку поставь, Она главная наша заступница и молитвенница. И молитву ей прочитай «Милосердия двери отверзи нам…» Знаешь такую молитву?
Петр Варфоломеевич отрицательно покачал головой.
— Найдешь ее в начале вечерних молитв. Молитвослов купи и заучи на память. А перед тем, как пойдешь
Петр Варфоломеевич был человеком самостоятельным, с собственным на все мнением, но, удивительное дело, старушкиному наказу последовал. Ухватился, как утопающий за соломинку, и прямо-таки загорелся тайной надеждой. Нет, сомневался конечно, — что было, то было, — но исполнил, однако, все в точности и с внутренним трепетом пошел в заводскую бухгалтерию. И что же? Выдали зарплату. Выдали! Кому-то опять не хватило, а ему отсчитали все как положено. Вот так! И как не верить ему после этого в силу молитвы?
Закончив правило, Петр Варфоломеевич с сожалением взглянул на дрожащий золотистый огонек и осторожно дунул. “У Макрины неугасимая горит, — подумал, — а здесь? Она, конечно, другое дело – сама себе хозяйка”. Но что тут попишешь, у них в семье свой уклад, у них – голова всему Александра Георгиевна.
— Ты что, из ума выжил? – вскипела она, как только увидела теплящуюся, по ее мнению, без дела лампаду. – Пожар устроить хочешь? Погорим, по миру пойдем.
— С чего вдруг? – попытался успокоить супругу Петр Варфоломеевич. – Бог не выдаст, свинья не съест. Просто так ничего не бывает, на все Божья воля.
— Нет уж, — отрезала Александра Георгиевна, — Я на старости лет по углам мыкаться не собираюсь!
Впрочем, таким порядком жили они с той поры, как вышли из-под венца — на супругу характера Петру Варфоломеевичу никогда не хватало…
И как же странно все у них складывалось. Петр Варфоломеевич, когда был помоложе, на хождение жены в церковь смотрел искоса. Посмеивался даже, глядя как крестится она у иконы и что-то шепчет. Если б кто сказал ему тогда, что сам он в свое время будет терпеливо выстаивать каждую воскресную и праздничную службу, приходя загодя к началу; научится аккуратно креститься и класть поклоны — рассмеялся бы в лучшем случае. Вот так… Но человек, как известно, предполагает, а Бог располагает. Перевернулась вся его жизнь, как-то тихо и незаметно. Вроде бы и скорби особливо не одолевали — так, мелкие неурядицы, да неудобства, хроническая нехватка денег, например. Но разве ж это скорби? Тем не менее, со свечечки пятирублевой, да с молитовки, заученной на память, началась для него другая жизнь. "Будем теперь с женой на пару", — думал он выстаивая первую литургию, — она ведь у нас давняя богомолка". Однако, не так все просто оказалось. Хотя Александра Георгиевна умела и покреститься у божницы и пошептать что-то, но в церковь не шибко ходить любила. Зайдет лишь свечку поставить на Пасху, да на Рождество — вот и вся недолга. Что уж там говорить об исповеди да причащении? И так уж вышло, что теперь она посмеивалась над своим благоверным. "Ну, что, богомольник, — поддевала она с ехидцей, — грехи-то все батюшке своему отнес или утаил чего? Смотри, иначе в Рай не пустят." Петр Варфоломеевич, хоть и неопытен был в делах духовных, быстро распознал в чем дело, понял, что есть Вера и вера. Первая — живая, деятельная, как у Макрины, например. Такую веру с большой буквы нужно писать. А другая — холодная и словно мертвая, с маленькой буквы, одним словом. Держась такой веры, можно и перекреститься и пошептать что-то, но только пустым это останется делом — не шевельнется ничего в душе, не зазвучит. "Эх, Щурка, Шурка, — жалел Петр Варфоломеевич супругу, — не научили тебя толком ничему. Кособокая твоя вера, хворая на обе ноги. Вот и дочка наша такая же — вся в тебя". К нему же самому это пришло — накатило откуда-то изнутри, из глубины сердечной. Все разом стало на свои места, понятным все стало и от того — разумным и нужным. Зачем каяться и причащаться? Да разве ж это объяснишь кому, пока сам не испытаешь, пока не ощутишь спокойствие и радость от понимания что наконец-то сделал в жизни что-то важное и нужное. А легкость какая приходит? Словно неземная — вот-вот и взлетишь, словно груз многотонный с плеч долой. Ну, как такое растолкуешь? Где слов нужных найдешь? Пытался объяснять что-то супруге, да без толку…
Петр Варфоломеевич спустился по лестнице и вышел из подъезда. Ветер, словно только его и поджидая, тут же швырнул ему в лицо пригоршню злых холодных дождинок. Петр Варфоломеевич втянул голову в плечи и поднял воротник плаща. На мгновение он замедли взглядом на разбитом "Москвиче"
— Ладно, — махнул наконец рукой, — на все Божья воля, может быть и дадут чего. Богачи ведь тоже люди.
— А то как же, — поддакнул Петр Варфоломеевич, — газеты не зря ведь пишут. Есть, конечно, такие, что никому ни в жизнь ни рубля, но другие помогают. На Божье ведь дело. Грибов точно даст. У него денег, что фантиков.
Петр Варфоломеевич лично не знал ни Грибова, ни других богачей, разве что по телевизору видел. Про всех остальных Петр Варфоломеевич определенного мнения не имел, но вот о господине Грибове много чего слышал. Уж больно красиво расписывал тот свои добродетели, когда в депутаты выдвигался. Не так давно это было; тогда газетами с его портретами завалили все почтовые ящики, так что, хочешь не хочешь, а узнаешь, что Грибов и детей любит, и старикам помогает, и на дорогие операции тяжелобольным денег не жалеет. Вот такой вырисовывался человек — щедрый на милости и безотказный.
— Нет, не откажет, — убежденно повторил Петр Варфоломеевич, глядя как батюшка задумчиво теребит бороду. — Нам же не для себя. Понятное дело, если крыша в храме и дальше будет течь, рушится все начнет. Опять же, пол подгнил — перестелить надо? Надо. Ему же все обратно вернется. Ведь сказано: не оскудеет рука дающего. Сказано?
— Сказано, — подтвердил батюшка. — Вот только если бы все на Бога упование имели, разве ж пришлось тогда просить? Сами бы принесли. Ан, не несут.
— Грибов даст, — Петр Варфоломеевич ладонь на ладонь сложил перед собой руки. — Благословите, пойду просить…
Петр Варфоломеевич еще раз потеребил свою память, вспоминая все ли необходимое исполнил? Выходило, что все: и Божией Матери помолился, и о своем предстоящем визите заблаговременно предупредил. Накануне Петр Варфоломеевич лично дважды звонил в приемную Ивана Сергеевича: в первый раз его просьбу о встрече записали и обещали доложить самому. Во второй раз передали высочайшее согласие и время назначали — аккурат на одиннадцать утра. "Ну, вот, раз сам назначил, значит примет, — успокаивал себя Петр Варфоломеевич. — А там уж, думаю, не откажет". Ему представлялось, как встречает его сановитый Иван Сергеевич с распростертыми объятиями и внимательно выслушивает о горестях и бедах православного прихода, украдкой вытирая слезу. Умиляется его, Петра Варфоломеевича, стараниями и трудами. "Да что, вы, Господи, говорит, и просите-то всего? Я втрое супротив этого дам, да еще и иконостас новый вам выстрою"…
Такими мыслями Петр Варфоломеевич незаметно не на шутку растрогал свое сердце и чуть не пустил слезу. "Какой же, все-таки замечательный человек", — с теплотой и благодарностью думал он о Грибове, уже более не сомневаясь в положительном исходе дела, как будто все уже было подписано, согласовано и, более того, выдано на руки…
Петр Варфоломеевич шел по мосту через Великую. Дождик уже окончился, и только тяжелые темные облака напоминали о непогоде. Они раздутыми овечьими шкурами наползали из-за спины Петра Варфоломеевича и массивными террасами громоздились впереди., как раз там, где предположительно и находилась конечная цель его путешествия…
Петр Варфоломеевич попытался вызвать в памяти не раз виденное на портретах крупное волевое лицо Грибова, быть может чуть-чуть одутловатое и обрюзгшее от бессонных ночей, проведенных в заботах и трудах, но выходило как-то не так: то брови слишком густыми выходили, то лысина великоватой. Оставив это пустое занятие, Петр Варфоломеевич взялся прикидывать, где сподручнее мастеров найти, чтоб пили не шибко и дело знали. На заводе, где уж второй год Петр Варфоломеевич работал вахтером, вроде бы и имелись кандидаты на такое дело, — своя строительная бригада, — да только все, как на подбор, сильно пьющие, да и с ленцой. А уж то, что через каждое слово, матерщина, про то и вообще вспоминать не хотелось. Как таких на Божье дело? Никак нельзя…