Реки не замерзают
Шрифт:
Летели, что б не сбиться, прямо над шоссе, легко обгоняя попадающиеся попутные автомобили.
— Теперь другое дело, — удовлетворенно проворчал леший, — нет бы сразу выдать механизм.
Баба за его плечами заворочалась, но ничего не ответила. А мимо низом пролетали темные деревни, пронеслась подмигивающая редкими огоньками Середка, грозно насупившаяся острогом, и опять замелькали какие-то слепые одинокие домишки… Над Елизарово летуны дали большого левого крюка: леший забоялся блистающего в лунном свете креста над куполом монастырского храма. Далее было совсем спокойно, лишь на кривой версте к ним
— Ктой-то под нами? — заинтересованно спросила она, резко высунувшись из мешка.
— Машина какая-то, — равнодушно пожал плечами леший, — сколько их уже обошли.
— А давай-ка пониже, милок, — жалостливо попросила баба, — окажи милость, что тебе стоит?
Леший не стал спорить и резко спикировал вниз.
— Чувствуешь, чем пахнет? — заегозила в котомке старуха. — Прямо две конфетки, так бы и слизнула.
— Это не по моей части, — равнодушно отмахнулся леший.
— А ты пониже, пониже, милок, — нетерпеливо взвизгнула баба, — дай насладиться, дай потешиться.
Леший уровнял свою скорость с машиной и словно завис в метре над ее крышей. Все это время баба поводила из стороны в стороны крючковатым, обвислым носом и с жутким посвистом втягивала в себя воздух.
— Нравится же тебе такая мерзость, сущее извращение какое-то, — сплюнув, сказал леший своей наезднице, чувствуя как неотвратимо раздувается и тяжелеет его котомка…
* * *
В салоне «BMB» было прохладно и шумно. Магнитола ревела голосом шансонье Круга, что-то, там, про Владимирский централ. Лысый водитель густо дымил набитой какой-то дрянью беломориной, а пассажир, с мощным выстриженным затылком, тщательно снюхивал белую порошковую дорожку, просыпанную на тыльной стороне левой ладони.
— Все ништяк, Пинцет, — прохрипел он, закатывая глаза, — жизнь прекрасна!
— Ништяк, — охотно согласился водитель и затискал в переполненную пепельницу догоревшую до мундштука папиросу, — сейчас ГАИ будем проезжать, собери мозги в кучу, Мурзила.
— Какое ГАИ? — хохотнул пассажир и проговорил по слогам: ГРИ-БЭ-ДЭ-ДЭ.
— Один хрен — ГАИ, ГИБДД, — процедил Пинцет, — если бы они теперь грибами брали абиссинский налог[6], так ведь все баксами норовят.
— Косарем,[7] если что, обойдутся, — хмыкнул Мурзила, — или вилы в бок.
— Засохни, — рявкнул Пинцет, — побереги силы для дела.
— Да я этого фраера один вытрясу, — растопырил перед собой пальцы Мурзила, — душу выну.
— Смотри не лоханись, — Пинцет снизил скорость и выключил магнитолу, — все, подъезжаем…
Однако у поста ДПС было пустынно и тихо. Похоже, милиционеры благополучно почивали, укрывшись за тонированным стеклом дежурки.
— Лафа, проскочили, — облегченно вздохнул Пинцет, — теперь корки мочить не будем, а сразу за дело.
— Лафа, — поддакнул Мурзила, — вытряхнем паренька, а потом в кабачок, в «Мефисто».
— Только запомни, Шварцнеггер, — Пинцет повернулся и строго взглянул на своего соседа, — шею в этот раз ломать не надо и костей тоже — это не оплачивали.
— Усек, Пинцетик, усек, — хмыкнул Мурзила, — разве ж я виноват, что все больше дохлые клиенты попадают?
— А ты мозги в кучу перед делом собирай, — отрезал Пинцет, — лучше будет получаться.
Мурзила хотел, было, ответить, но в этот миг что-то громыхнуло по крыше и машина мелко завибрировала.
— Какого хрена? — успел ругнуться Пинцет и почувствовал, что из него, словно пылесосом, вытягивается вся его внутренность. Рядом, переживая нечто подобное, хрипел Мурзила. Их словно выворачивало наизнанку, выкручивало, выдирало… Все это длилось несколько секунд, а потом резко прекратилось. Внутренности, к удивлению, остались на месте. Однако оба, и водитель, и пассажир, почувствовали себя основательно опустошенными, словно хорошо вычищенные ассенизаторами дворовые уборные…
В это время на крыше автомобиля неподвижно распласталось задебелевшее тело лесной бабы, увеличившееся в объеме до размеров добропорядочной пенсионерки. Баба утробно похрюкивала, словно после чрезмерно обильного обеда. Леший, пощипывая себя за ухо, висел прямо над ней.
— Ну, что, потешилась ноздря поросячья? — брезгливо спросил он. — Теперь мой черед, сгинь из-под руки.
Баба тяжело вздохнула, прильнула напоследок к металлической крыше, потом резко от нее оттолкнулась и, взмыв вверх, взгромоздилась на спину к лешему. Тот пошатнулся в воздухе, скрипнул зубами, но сдержал равновесие и взялся делать пассы руками в сторону автомобиля. Вокруг заклубилось туманное облако, оно становилось все гуще и гуще и наконец совсем поглотило в себе черное блестящее тело «BMB»…
Пинцет едва-едва начал приходить в себя, когда вдруг что-то случилось с дорогой. Сначала резко потемнело, так что дороги вовсе не стало видно, потом появился свет, но какой-то неестественно-рассеянный и словно неживой. За окнами исчезли деревья, поле, да и вообще все исчезло: машина сейчас двигалась по какому-то пестрому искусственному ковру, в зеленых, голубых и коричневых разводах. Мелькали какие-то странные, смутно знакомые слова, написанные прямо на поверхности ковра: Киров… Березняки… Серов… Тобольск… Туруханск…
— Смотри, змейка голубая вьется, — с глупой ухмылкой прошлепал губами Мурзила, — а над ней написано «Нижняя Тунгуска». Это речка такая. Я в атласе видел.
— Какой атлас? Что за хренотень? — чувствуя, что теряет рассудок, выдавил из себя Пинцет.
— Атлас по географии, я у брата моего видел, — еще шире растянулся в улыбке Мурзила. — Мы, кажется, сейчас по этому атласу и едем.
— Что-о-о? — прохрипел Пинцет, а в следующее мгновение чудовищной силы удар вытряхнул их обоих из автомобиля наружу и уложил в глубокий голубой мох…
Первым поднялся на ноги Мурзила. Он осмотрелся, ошалело поглядел на родной «BMB», намертво застрявший меж двух огромных древесных стволов; на глухо смыкающиеся высоко вверху кроны деревьев, так что небо сквозь них едва-едва просматривалось и тихо по-собачьи заскулил.
— Где дорога? — спросил только что поднявший голову со мхов Пинцет. — Где эта хренова дорога?
Дороги не было и быть не могло. Вокруг расстилалась глухая первозданная тайга, и до места падения Тунгусского метеорита оставалось всего-то каких-нибудь сто верст…