Реки не замерзают
Шрифт:
Учительницы молча переглянулись, взяли письмо и двинулись прочь из приемной.
— Ишь, еще и не довольны, — проворчала им вслед секретарша, — им, видишь ли, бесплатно дают, а они…
Петру Варфоломеевичу стало совсем невмоготу, и он выскочил в коридор.
— Подождите, — окликнул он удаляющихся женщин, — одну минутку.
Женщины обернулись и вопросительно посмотрели на семенящего к ним Петра Варфоломеевича.
— Постойте, — выдохнул он на ходу, — давайте я адрес ваш запишу, телефон. Мы с батюшкой что-нибудь придумаем, прихожан подключим, на заводе, в конце концов, что-нибудь попрошу…
— Да не в этом дело, — покачала головой та самая женщина, что только что разговаривала с секретаршей, — мы ведь и раньше жили без помощи Грибова и
— Да ладно, Мария, Бог ему судья, — устало махнула рукой вторая женщина, — пойдем, нам еще вон сколько обратно добираться. Извините, — склонила она голову в сторону Петра Варфоломеевича.
— Вы адрес все же оставьте, — настойчиво попросил он.
— А вот берите, — Мария протянула Петру Варфоломеевичу письмо с резолюцией Грибова, — там все написано, можете, кстати, и краску получить: нам она все равно без надобности…
После ухода женщин Петр Варфоломеевич в растерянности гулял по полутемному коридору. В голове у него что-то перепуталось и поменялось местами: ему вдруг вообразилось, что он сейчас у себя на заводе, несет свою вахту и что сейчас ночь — его, варфоломеевская. Мимо проходили люди и он подозрительно их оглядывал: мало ли что несут? Но потом, оказавшись в очередной раз у двери в приемную, вспомнил про Грибова и застыл. Его вдруг осенила важная мысль. "Как это Макрина говорила? — припомнил он. — Нисходит Пресвятая Богородица и касается Своими пречистыми перстами омертвевшего сердца? Так?" Петр Варфоломеевич зажмурился и хлопнул себя ладонью по лбу: "Да как же я, старый недоумок, могу Ее просить коснуться такого сердца? Оно же не просто омертвевшее, оно разлагается и смердит". Петр Варфоломеевич ужаснулся от такой мысли и хотел уж было бежать прочь, но отчего-то совершил обратное: потянул на себя ручку двери в приемную и вошел…
У секретарских столов стоял сам Иван Сергеевич Грибов. Он полуобнимал молодую секретаршу и, улыбаясь, шептал ей что-то на ушко. Та же вся цвела и трепетала, словно прижимался к ней не плешивый и животастый Грибов, а какой-нибудь Ален Делон.
— Вы ко мне? — строго спросил Грибов, заметив Петра Варфоломеевича, и скинул руку со спины секретарши. — Я сегодня прием закончил.
— Этот гражданин с утра ждет, он из церкви какой-то, — подала голос секретарша, — его письмо у вас на столе, Иван Сергеевич.
— Да? — Грибов насупился. — А почему гражданин? Господин. Теперь все господа. Чего вы просите?
Петр Варфоломеевич молчал и задумчиво смотрел на книжные стеллажи.
— Так чего? — нетерпеливо переспросил Грибов. — Может вам бочку краски? Нам тут два вагона лишних… — он оборвал себя на полуслове, видно не желая далее откровенничать о делах и вопросительно взглянул на Петра Варфоломеевича. А тот, выйдя наконец из задумчивости, указал на книжную полку:
— Нет, мне вот это, — он быстро подошел к книжному шкафу и вытащил два томика с житиями святых, — мне вот эти книги, не откажите, пожалуйста.
— Книги? — Грибов удивленно поднял брови. — Зачем? Для библиотеки или вы молитесь по ним?
— Да, да! — нетерпеливо кивнул Петр Варфоломеевич. Ему совсем не хотелось вдаваться в рассуждения, к горлу подкатывал тошнотворный ком и хотелось скорей уйти прочь, на воздух.
— Ну если для библиотеки, берите, на благое дело не жалко, — Грибов вальяжно махнул рукой, — только они там вроде подписаны мне, вы заклейте. Да, Нинель, — кивнул он секретарше, — отметь для какого храма отпускаем, потом в газету: пусть знают избиратели. Всего хорошего, — Грибов широко улыбнулся и протянул Петру Варфоломеевичу руку. Тот на мгновение опешил, потом сделал вид, что подавился, закашлялся и, схватившись за живот, выбежал прочь…
На улице было светло
Только на подходе к мосту через Великую он заметил солнце. Ночь затаилась у него за спиной, а потом неслышно унеслась в сторону родного завода, чтобы дожидаться там своей привычной череды. Все возвращалось на круги своя…
Псков, июль 2002
Квипрокво[5] или чужие сны
(рассказ)
Уже и секира при корне дерев лежит… (Мф. 3, 10)
Нет, не взирая ни на что, вечер прошел весьма насыщенно. Comme il faut! Началось все за беседой в его кабинете с авторитетом N. под коньячок. Решали вопросы. И, кажется, кое-что решили. После отбытия N., появился повод продолжить…
В VIP-зале “Метелицы” Сбитнев мягко присоединился к группе плотно и давно сидящих здесь коллег-единомышленников. Наконец он позволил себе немного расслабиться и неспешно закусывал Водку “Смирнофф” отварными бараньими ребрышками под соусом Руби-Порт и фаршированным муссом из гребешков и креветок. Все было достойно и ненавязчиво: и черная бабочка, оттеняющая четко отштампованную улыбку официанта, и корректные разговоры о погоде в Санта-Крус-де-Тенерифе, и даже ароматы расставленных там и сям вальяжно-развязных лилий. Тихая музыка навевала сонливость, и Сбитнев, расслаблено отдаваясь этому чувству, вяло отвечал на пустое щебетанье Вероники Карловны, жены финансиста Якова Циха. Краем уха он слышал, как на другом конце стола только что вернувшийся с Земли Обетованной Толик Шиманович живо объясняет своему соседу, носатому востроглазому художнику Симоняну, что значит правильно совершать “нетилат ядаим”. Сбитнев старался не терять из поля зрения язву Шимановича, от которого (по определению) в любое мгновение жди какой-нибудь гадости, но сейчас тот, похоже, действительно был увлечен демонстрацией собственной эрудиции. При этом он прямо-таки мелко вибрировал от самодовольства. “Не всякая вода пригодна, — говорил он с большим знанием дела, важно пощипывая себя за подбородок. — Не годится та, чей цвет, не дай Бог, изменился, например, если в ней растворилось какое-нибудь вещество. Но если это случилось, так сказать, само по себе или вода, скажем, мутна из-за естественных примесей, например, глины, но, однако, не настолько, чтобы ее отказалась пить собака — она пригодна. — Шиманович чертил в воздухе синусоиды, едва не касаясь нацменского носа Симоняна. — Если нет достойного сосуда, можно омыть руки из крана — попеременно то правую, то левую. Однако каждый раз надо открывать кран другой рукой заново, чтобы вода поступала именно под действием силы человека…”
Тут Сбитнев отвлекся, потому что Вероника Карловна вдруг больно ущипнула его под столом за коленку. Сбитнев, сделав серьезное лицо, посмотрел на дрожащие полураскрытые губы банкирши со следами майонеза поверх помады, на выкатившуюся каплю слюны и ему стало дурно. Преодолев легкую волну рвотных спазмов, он улыбнулся… и вдруг, закатив в потолок глаза и щелкнув себя по лбу, “вспомнил” про срочный звонок. “Простите, но это совершенно необходимо, — пятясь назад, лепетал он, — Совершеннейше!” С Яшей Цихом у Сбитнева были некоторые финансовые взаимоотношения, которые несколько укрепляли благополучие его семьи, так что ссориться с его нимфоманкой женой было никак не возможно, но, с другой стороны, смотреть в ее мутные от постоянного желания глаза было тоже невмоготу.