Рената Флори

Берсенева Анна

«В тебе есть такая гармония, такое совершенство – как в искусстве, – читала она дальше. – Не в каких-нибудь его произведениях, а во всем искусстве, ты понимаешь? И я боялся, что я не совпадаю с твоей гармонией. Возможно, это все-таки непонятно. И я не стал бы писать тебе такие непонятные вещи, если бы не мое здоровье, которое не становится лучше, к сожалению. Я надеюсь, что операция все-таки обойдется хорошо, но пока мне не хочется про нее думать, а хочется поставить спектакль. Но все-таки я понимаю, что должен быть готов не только к радостным событиям. Если бы не это, я попросил бы тебя выйти за меня замуж. Но предлагать тебе это

раньше моей операции было бы от меня нехорошо. Потому что неизвестно, чем она закончится. Но все-таки я хотел бы привести свои дела в порядок так, как будто ты уже моя жена. Конечно, ты не отвечала мне согласием. Но не сердись на меня за мою самонадеянность. Я написал документ на эту квартиру, чтобы она была твоя. Это помогает мне думать, что ты уже согласилась быть моей женой. И поэтому мне хочется что-нибудь тебе оставить. Что-нибудь из моего имущества. Не смейся над этим. У русских другое отношение к этому, я знаю. Но ведь я все-таки западный человек. И еще я всегда беспокоился, что ты думаешь обо мне как о ребенке, а мне бы не хотелось, чтобы это было так».

Рената улыбнулась сквозь слезы, несмотря даже на ошеломление, которое вызвало у нее Винсентово решение. Какие у него, оказывается, в самом деле детские были опасения! Могла ли она думать о нем как о ребенке?

«Но, возможно, я беспокоюсь напрасно. Ведь мне самому кажется, что ты намного младше меня, и я сам чувствую такое желание тебя защитить, как будто ты совсем юная девушка. И я не ошибаюсь – в тебе действительно есть очень юное, и это в тебе самое главное. Поверь мне, иногда я бываю очень проницателен по отношению к людям. Наверное, потому что я все-таки не очень плохой режиссер.

Но я слишком многословен. Извини меня за это. Это совсем не надо. Я люблю тебя – надо только эти слова.

Я пошлю этот конверт моей матери в Амстердам. Я не хотел бы, чтобы ты нашла его, если со мной все будет в порядке. Если со мной что-нибудь случится, то моя мать, конечно, приедет в Москву. И тогда она привезет этот конверт для тебя».

Рената стояла в оцепенении. Ей казалось, что она слышит голос Винсента.

«Но как же так?.. – растерянно подумала она. – И когда же его мать сюда это письмо положила?»

В сущности, это не имело значения. Может быть, в те дни, когда приезжала, чтобы увезти тело своего сына домой; Рената не помнила, как сама она провела те дни. А может, мать Винсента приезжала из Амстердама еще раз, уже в то время, когда Рената была в Петербурге.

Все это было неважно. Рената не сознавала сейчас даже смысл Винсентова письма и тем более смысл бумаги с водяными знаками, которая лежала в конверте вместе с письмом. Она как наяву слышала только его голос – эти нежные, чуть смущенные интонации.

Осознать же смысл произошедшего ей еще только предстояло.

Глава 8

Рената проснулась рано, и это было совершенно ни к чему. Поезд уходил только к вечеру – она собиралась взять билет на скоростной экспресс.

Так что незачем ей было рано просыпаться. Все равно предстояло как-то протянуть время до отъезда.

Рената боялась, что ночь в этой квартире окажется для нее тяжелой. Все-таки здесь даже стены были пронизаны воспоминаниями, которые теперь должны были бы восприниматься ею как мучительные.

Но ничего подобного она не чувствовала. Даже наоборот, всю ночь ей снилось что-то легкое и ласковое. Как слова Винсента

в письме – ведь они тоже не доставили ей боли.

Рената снова зажмурилась, потянулась и попыталась вспомнить, что же было там, во сне. Вспомнить этого она не смогла, но не расстроилась, а только улыбнулась: потом вспомнится.

Раз уж предстояло как-то проводить время, лучше всего было выйти на улицу. День выдался солнечный, и ей явно полезна была сейчас такая прогулка. То есть не ей, конечно, а ребенку.

Ехать в центр города не хотелось, и она пошла в Братцевский парк, который находился рядом с домом. И это тоже было ново для нее – то, что она не боится идти туда одна, хотя они с Винсентом часто гуляли в этом парке, и его дорожки, его деревья были поэтому так же пронизаны воспоминаниями, как пронизаны ими были стены в их недолгом общем доме.

Парк был единственной старинной частью этого спального района. Судя по усадебному дворцу, да и по живописному расположению всего парка – на высоком склоне над рекой Сходней, – когда-то здесь было загородное имение, и принадлежало оно какому-нибудь весьма состоятельному дворянскому семейству. Это было понятно уже по тому, с каким вкусом был выстроен дворец; у Ренаты, как и у любого жителя Петербурга, глаз на такие приметы был наметанный. Но все-таки каждый раз, когда они с Винсентом гуляли здесь, она не забывала ему сказать, что с Летним садом этот парк, конечно, не сравнить. Он не спорил – только улыбался и сжимал ее руку.

И вот теперь она шла по центральной аллее Братцева одна. Осенние листья светились у нее над головой, а легкие их тени играли под ногами.

«Как странно совпало, – думала Рената, наступая на эти нежные тени каким-то непредсказуемым, но не случайным порядком. – Ведь я что угодно могла предполагать про эту квартиру, только не то, что она оставлена мне. Да еще вот так, с документом… Зачем Винсент все-таки это сделал? – И тут же она ответила себе: – Да ведь он сам об этом написал. Как он написал, так и есть».

Это была правда. Винсент никогда не говорил того, что не считал правдой. Во всяком случае, ей – никогда.

«В самом деле он странный, этот город, – подумала Рената. – Не зря я сразу те слова вспомнила – про странноприимный дом. Потому он меня в этот раз так легко и принял! – вдруг догадалась она. – Ну да, я ведь теперь тоже странность, и еще какая!»

Эта неожиданная догадка поразила ее своей точностью. Рената всегда считала себя типичным образчиком того, что принято называть скучнейшей нормой. Вся ее жизнь была – сплошная обыденность, во всяком случае, она была уверена, что это так. И вдруг именно сейчас она представила, как увидел бы ее любой нормальный посторонний человек, если бы она вздумала пересказать ему обстоятельства своей жизни.

В юности влюбилась в мужчину, который и в мыслях не держал в нее влюбляться, рассталась из-за этого с женихом, однако родила все же от жениха, но ему об этом даже не сообщила… Двадцать с лишним лет жила после этого как во сне, как в зачарованном царстве – теперь она понимала это так ясно, что ее не смущала даже красивость такого сравнения, – а потом вдруг влюбилась в юношу, в мальчика почти, точно как принцесса из сказки влюбляется в сказочного же принца, безоглядно и самозабвенно, в полной готовности ко всему, и решила родить от него ребенка, хотя он умер… И все это, весь этот полный набор странностей воплотился в ее жизни без тени сомнений и колебаний.