Рената Флори

Берсенева Анна

Стоит ли удивляться, что ей так легко нашлось место в Москве, в этом странноприимном городе!

День был воскресный, парк был полон гуляющих. Мимо Ренаты, чуть не сбив ее с ног, пронеслась стайка детей. Один из них катил на блестящем самокате. Она инстинктивно отшатнулась от них и поспешила свернуть в боковую аллею, которая вела к парковой ротонде. Здесь, по крайней мере, было тихо. То есть не тихо, конечно, – совсем рядом гудела Московская кольцевая дорога, – но хотя бы малолюдно.

Вернее, совсем никого здесь не было. Ротонда, под купол которой Рената вошла, была облезлая, давно не штукатуренная.

Но классическая простота и строгость ее форм все равно поражала воображение. Рената села в ротонде на скамейку, закрыла глаза. Ей хотелось думать и думать об уже произошедшем и еще происходящем в ее жизни, ей необходимо было думать об этом долго и созерцательно.

– Помогите! – вдруг услышала она и, вздрогнув, открыла глаза.

Кричал мужчина, и Рената сразу же увидела его на повороте аллеи, близ ротонды. Он придерживал за плечи невысокую женщину, и даже на расстоянии было видно, как она бледна и как подгибаются у нее колени.

Реакция на такие события у Ренаты была ровно такая, как у всякого нормального врача. Она бросилась к мужчине и женщине.

– Помогите! – повторил он, едва завидев Ренату.

В его голосе ясно слышалось отчаяние.

– Что с ней? – спросила Рената. – Она идти может? Или вы – можете вы ее до ротонды довести, донести?

– Не знаю, – растерянно произнес мужчина. – Я донесу…

Он был полноватый, одышливый, но высокий и, кажется, довольно сильный. Во всяком случае, хоть он и не подхватил женщину на руки каким-нибудь романтическим образом, но не довел, а в самом деле донес ее до ротонды – ее ноги почти не касались земли.

Когда женщина была уложена на скамейку, Рената легонько похлопала ее по щекам. Щеки были бледные и отечные. И не только щеки – все ее лицо было одутловатым; природа такой одутловатости была Ренате понятна. На всякий случай она пощупала ее колени, лодыжки – все это тоже отекло сильнейшим образом.

– Вы ее муж? Она что, беременна? – спросила Рената. – Сколько ей лет?

Женщина была маленькая и худая, точнее, тонкая и явно не молоденькая. Впрочем, точный возраст определить при ее бессознательном состоянии было затруднительно.

– Сорок, – растерянно пробормотал мужчина. – Сорок ей. Ну да, муж. Беременная, да. А как вы догадались? Еще же не видно.

– К сожалению, видно, – вздохнула Рената. – Гестоз у нее не диагностировали, не знаете?

– Не знаю… – так же растерянно произнес мужчина. И с отчаянием добавил: – Ничего у нее не диагностировали! Она и у врача ни разу не была!

Обычно сорокалетние женщины относились к своей беременности более трепетно. Но и примеров абсолютной безответственности Рената тоже повидала достаточно. Поэтому она не стала пенять незнакомым людям на неправильность их поведения. Тем более что один из этих людей вообще лежал без чувств.

Впрочем, как раз в эту минуту ресницы у женщины дрогнули. Глаза приоткрылись – они были черные, как ночь.

«Как две ночи», – ни с того ни с сего подумала Рената.

Видимо, собственная беременность повлияла на нее неожиданным образом: она стала склонна к банальным определениям. Это была единственная примета беременности, которая ее не радовала.

Взгляд женщины быстро становился осмысленным. И сразу же в нем начала плескаться тревога.

– Вам лучше? – спросила Рената. – Головокружения

часто бывают?

– Часто, – ответил вместо нее муж. – В любую минуту обморок. Я ее одну никуда не отпускаю.

– Головные боли?

– Да, – тихо ответила женщина. – Все время голова болит.

– Давление повышенное?

Женщина молчала.

– Не меряет она давление, – уныло проговорил муж.

Рената взяла женщину за руку. Пульс был частый, тоже тревожный, но это еще ничего не значило. А вот если на фоне отеков повышено давление…

– Вам срочно надо в больницу, – сказала Рената. – Вы можете потерять ребенка.

На самом деле можно было потерять не только ребенка, но и жизнь, но говорить об этом она не стала.

– Нет! – с неожиданной страстью воскликнула женщина.

И тут же сникла, словно этим восклицанием исчерпала все свои силы.

– Это необязательно случится, – успокаивающим тоном сказала Рената. – Но если вы не ляжете в стационар, то с большой вероятностью. Не буду утомлять вас терминами, – обернулась она к мужу, – но поверьте, откладывать госпитализацию нельзя.

Что у женщины гестоз, а в перспективе возможна и преэклампсия, было для Ренаты так же очевидно, как и то, что вне больницы ее с такими показаниями оставлять нельзя.

Женщина снова закрыла глаза, как будто взгляд на этот мир был для нее тягостным.

– Не хочет она в больницу, – так же уныло произнес муж. – Хоть режь ее. К врачу даже не хочет обратиться, понимаете?

– Понимаю, – серьезно кивнула Рената. В действительности подобное поведение за все годы ее работы так и не стало ей понятно, но сталкивалась она с ним в последнее время все чаще. – В воду собирается рожать? – понизив голос, спросила она у мужа.

– А как вы догадались? – удивился он. – Ну да. Наставника завела. Если бы хоть в ванну! Я бы дистиллированную воду налил, реанимобиль под окно вызвал – хоть как-то бы… А то ведь в море собирается, представляете? Наставник, сволочь, убить его мало, научил ее, что в Крыму чего-то там есть сакральное, и рожать поэтому надо в Черное море. А что там есть, в Крыму этом, кроме заразы?

– Скажите еще спасибо, что ее в священную реку Ганг рожать не отправляют. Вот там действительно зараза, причем экзотическая.

Несмотря на серьезность ситуации, Рената улыбнулась. Ее улыбка явно приободрила собеседника.

– Поговорите с ней, а? – попросил он. – Вы же врач, правильно? И, знаете, вы такое доверие вызываете… Поговорите, очень вас прошу! Я тут рядышком постою.

Он поспешно вышел из ротонды. Никакого желания беседовать с его женой Рената не испытывала. Она не ошиблась, вспомнив, что подобное отношение женщин к своей беременности встречается ей, как врачу, в последнее время все чаще.

Необходимость рожать в воду или в домашней постели, вокруг которой непременно следует расставить церковные свечи, или сидя на корточках, потому что так рожали наши мудрые предки, – всего этого она слышала от своих пациенток немало, и когда она это слышала, то думала только об одном: что у всех этих женщин словно бы вынули изнутри какой-то стержень, на котором держится здравость ума, живая ясность взгляда на жизнь, да и сама способность жить на этом свете. Переубеждать их было ей неинтересно, но делать это приходилось все же часто.