Рената Флори

Берсенева Анна

От этого ритма, а точнее, от напряжения, которое было буквально разлито в воздухе над Тверской, Рената чувствовала одну только усталость. Неторопливый стиль питерской жизни, к которому она привыкла, вступал с постоянной московской спешкой в резкий контраст. Притом она не стала бы утверждать, что в привычной ей петербургской неторопливости было что-то провинциальное. Различие между Петербургом и Москвой заключалось не в провинциальности и столичности, а в чем-то другом, но в чем, Рената определить не могла.

Сейчас они как раз сидели на Тверской. Не

на самой улице, конечно, а в салоне красоты, который находился на втором этаже одного из ее домов.

Дома эти производили на Ренату угнетающее впечатление. На Невском дом подобного рода, то есть выстроенный в духе державного сталинского пафоса, был только один – тот самый, в котором жил когда-то ее жених Коля. Тверская же почти вся состояла из таких вот домов, в которых если и был стиль, то он казался Ренате вульгарным. Да и вся Москва казалась ей вульгарной – пожалуй, это было главное качество этого города.

В салон красоты на Тверской заманила Ренату Тина, самой ей в голову не пришло бы сюда зайти. Она не то чтобы стеснялась заведений, от которых за версту веяло непомерной дороговизной, но не считала нужным пользоваться их услугами. Зачем платить за маникюр вдесятеро против того, что он в действительности стоит? Да и инстинкт, тот самый инстинкт заботы о будущем ребенке, не давал Ренате совершать глупые поступки, каким являлось бессмысленное выбрасывание денег.

Тина же, насколько она успела заметить, в заботах о своем будущем ребенке следовала не инстинкту, а любой внешней воле, более сильной, чем у нее. Прежде это была воля ее так называемого наставника, теперь вот – Ренатина.

Иногда Ренате казалось, что это правильно. Или, по крайней мере, гораздо менее трудно, чем во всем полагаться только на себя. Но что толку было размышлять об этом? Все равно, кроме себя, полагаться ей было не на кого, и не только сейчас, а всю жизнь, так что это стало у нее даже больше, чем просто привычкой.

Ренатин маникюр давно был готов, но ей пришлось ждать, пока завершится бесконечная процедура наращивания Тининых ногтей и украшения их стразами и какими-то разноцветными разводами; именно для этого Тина пришла в салон и проводила здесь уже не первый час кряду.

Рената листала дамский журнал, пила желтый чай и при этом злилась на себя так, словно не сидела в дорогом, сверкающем зеркалами помещении, где вокруг нее плясали услужливые и улыбчивые девицы, а переживала бог весть какое унижение.

Собственно, она могла в любую минуту встать и уйти, но они с Тиной собирались после салона ехать на очередное обследование в клинику, где та наблюдалась, поэтому приходилось ждать.

Можно было также и погулять, пока Тина возилась с ногтями, но после того как ночной дождь сменился утренним ноябрьским морозцем, тротуары превратились в сплошной каток. Выйти на улицу и побродить по этому катку, коротая время, Рената считала опасным. Да и не любила она гулять без цели.

Тина между тем была уверена, что Рената получает от посещения салона сплошное удовольствие.

– Зря вы не захотели тоже ногти

нарастить, – говорила она, любуясь узорами на уже обработанной левой руке, пока мастерица разрисовывала ей правую. – Дело даже не в том, что это модно. А просто очень необычное ощущение. Рука как будто бы не своя, даже голову почесать как-то не хочется. Знаете, это так странно! Я, помню, в первый раз долго не могла привыкнуть. Зато с такими ногтями как-то иначе себя чувствуешь, по-новому как-то. А в нашем с вами положении это важно.

От этого философствования на тему ногтей можно было сойти с ума.

«Кто, интересно, все-таки это придумал – без царя в голове? – изнывая от Тининой болтовни, думала Рената. – Надо же было так догадаться! Ничего точнее про нее не скажешь».

Наконец Тинин маникюр был готов.

– Давайте перед клиникой пообедаем? – жалобным голосом попросила она. – Ну, опоздаем немножко, ничего страшного.

Рената хотела было сказать, что заставлять трех врачей ожидать окончания твоего обеда – неприлично. Но, взглянув на часы, решила, что пообедать они успеют, а значит, можно воздержаться от замечания. Ежеминутно воспитывать взрослого человека, которого не воспитали ни родители, ни его собственная жизнь, казалось Ренате бессмысленным и тоже неприличным, поэтому она предпочитала по возможности ограничиваться по отношению к Тине лишь медицинскими наставлениями.

– Хорошо, давайте пообедаем, – кивнула она.

Обедать Тина решила в ресторане, который находился в соседнем доме. Значит, снова предстояло любоваться в его окно той же самой Тверской. Это Ренату не вдохновляло, но, в общем, не имело большого значения.

Она не заметила, в каком возрасте появилось у нее такое вот… Не столько безразличие к мелочам, сколько правильная их оценка. Она не то чтобы не любила красивую одежду, но не упивалась процессом ее покупки, не то чтобы была равнодушна к еде, но не рассматривала поход в ресторан как сколько-нибудь значительное событие…

Правда, с едой во время беременности как раз начались затруднения. Вкусы у Ренаты совершенно переменились, и она не могла даже понять, каким образом, а потому и не представляла иногда, что ей готовить для себя дома, чтобы без отвращения это приготовленное съесть. Так что поход в ресторан был для нее сейчас, пожалуй, кстати: там было больше вероятности выбрать что-нибудь подходящее.

Ну а антураж, который еде будет сопуствовать – отделка стен, вид из окна и прочее подобное, – в самом деле не имел значения.

Стены оказались отделаны резными пластиковыми панелями, поверх которых был пущен золотой узор. За окном текла безликая Тверская.

– Вот, например, устрицы, – внимательно разглядывая очередную страницу меню, говорила Тина. – Наверное, не стоит рисковать. У меня одна подруга устрицами отравилась, притом свежими и в Париже, в очень приличном ресторане. Они, оказывается, могут какую-то гадость из моря впитывать, которая для человека вредная. Особенно в мае.

– Сейчас ноябрь, – машинально напомнила Рената.