Рерайтер

Каталкин Василий

— Заработал больше четырехсот рублей? — Продолжала напирать Галочка.

— Так по взносу все видно, зачем спрашивать?

— И где платят такие деньги? — Гордо задрав подбородок, поинтересовалась комсорг.

— Вам только скажи, все туда побежите, — проворчал я, по аудитории прокатился сдавленный хохоток.

— Климов, веди себя серьезно, — тут же сделала замечание Галочка.

— Так я всё-таки не понимаю, — продолжил я, — в чем именно заключается мое недостойное поведение комсомольца?

— А ты считаешь, что получая такие деньги, комсомолец ведёт себя достойно? — Снова пошла в

атаку комсомолка.

— А, так вас смущает сумма заработка, — наконец дошло до меня, — ну так можете успокоиться, эти деньги я заработал за четыре месяца, считайте по сто рублей в месяц, просто их выплатили в Апреле, больше таких заработков у меня не предвидится.

— А за Май три рубля двадцать копеек заплатил? — Опять наезжает на меня Галочка.

— А там уже не заработок, — развожу я руки, — то вознаграждение за изобретение.

— И что ты с этими деньгами сделал?

Вот он главный вопрос, оказывается то, что я заработал «большие» деньги грех, но самый большой грех это то, что я не поделился этими деньгами. Ясно, значит, следом предъявят претензии, что я недостаточно отслюнявил в фонд «чего-то тама». Выговор не влепят, но могут осудить… устно, ибо в протокол конкретно такие вещи писать нельзя. На раз так, нужно успокоиться и сделать из трагедии фарс.

— Что сделал с деньгами? — Как бы удивляюсь непонятливости Галочки. — Долги раздал.

— А с остальными что? — Как специально по анекдоту спрашивает она.

— А остальные подождут. — И опять в аудитории некоторые комсомольцы не удержались от смешков.

— И что, тебе этих денег не хватило долги раздать? — Удивляется комсомолка.

— Так сколько учимся? А зимой, между прочим, кушать очень хотелось, и не раз в день, а раза три как минимум, — пожимаю плечами, — вот и назанимал.

О, вот и зав кафедрой решил вмешаться, Борисов собственной персоной. Он не спеша поднялся со скамьи, на которую присел незаметно во время заседания актива и так же, не торопясь вышел вперед.

— Что ж, все правильно Галочка, — обратился он к комсомольскому лидеру, — Климов действительно мог проесть все те деньги, которые как он утверждает, заработал… Если, конечно это было в каком-нибудь ресторане. Я прав, Климов? — Тут же он обратился ко мне.

— Бывало, — даже не подумал отнекиваться, мне просто было интересно, куда он завернет разговор.

— Вот, — он поднял палец, призывая всех обратить на это внимание, — с этого и начинается перерождение комсомольца, сначала рестораны, потом сомнительные компании, а дальше по наклонной.

Мне так и хотелось крикнуть: «А женщины? Женщин легкого поведения забыл», а то слишком быстро дошёл до «наклонной». Не по канону работаешь товарищ".

— Так все-таки, — продолжал Борисов, — нам интересно знать, каким образом ты «заработал» эти деньги? Вдруг эти деньги окажутся нетрудовыми доходами.

На эту его сентенция я аж хмыкнул, что не осталось им незамеченным.

— Ты не хмыкай, а отвечай по существу.

— Так чего мне отвечать? — Делаю удивленное лицо. — У меня есть трудовая книжка, там записано, где и сколько я работал, взносы в комсомольскую организацию я платил честно. И подумайте, разве с нетрудовых доходов взносы платятся?

— Я так понимаю, что трудовой книжки на руках у

тебя сейчас нет, значит, ты продолжаешь работать. А почему ты не обратился в деканат за получением разрешения на работу?

— Так для того, чтобы вагоны разгружать разрешение брать не нужно.

— А ты четыре месяца вагоны разгружал, — сразу зацепился зав кафедрой.

— Нет, но работал и тогда и сейчас до седьмого пота. — Ничуть не соврал я.

— А тебе государство стипендию платит зачем? — Продолжал свое черное дело Борисов, чтобы ты еще и левые заработки имел?

Понятно, тут же погрустнел я, повышенной «степухи» мне не видать. Тут скорее в негативном ключе сыграло желание ректора меня осчастливить, всех возмутило то, что при таких доходах я еще претендую на повышенную стипендию, они же не знают всей подоплёки. Да и хрен с ними, они еще про должность лаборанта, наверное, не знают, так как лаборатория Троцкого не подчиняется учебной части, иначе они бы уже давно мою трудовую изучили или всё же знают?

И тут до меня доходит вся подоплёка событий, институт сейчас еще находится в стадии становления, некоторые лаборатории пока независимы от учебной части ВУЗа, как например Троцкий, а в деканате уже голову сломали, где будут стажировать студентов. И тут вдруг кто-то узнает, что студент такой-то, принят на работу в одну из этих лабораторий, получается, студенты все же могут там работать, так почему бы и других туда не пристроить, не открыть практику так сказать. Но видимо, в первом приближении договориться не удалось, Троцкий тот еще кадр, он товарищей из ВУЗа не сильно уважает, вот эти товарищи и решили попытаться через студента на него воздействовать, мол, лишится одного кадра, задумается о других. Но тут они сильно ошиблись, Валерий Ефимович от того что я в лаборатории завтра не появлюсь, сильно горевать не будет, ему мои проблемы вообще до лампочки.

А мотивы руководства понять можно, и даже простить их за неуклюжую попытку соединить науку с практикой, но методы, которыми они при этом пользуются, чтобы достичь цели, мне очень не нравятся. Почему именно я должен при этом остаться крайним.

— Все, — поднимаю я руки, — обещаю, что больше оснований для таких взносов не будет, рестораны буду за километр обходить, брошу пить и курить, а на женщин обещаю даже не смотреть.

В аудитории снова возникли смешки.

— Юморист, — глядя на комсомольцев, кивнул в мою сторону зав кафедрой, — это ты сейчас ёрничаешь, а что ты завтра скажешь?

А что я скажу? Во-первых, правильно говорить надо не «скажешь», а «запоёшь». Во-вторых, скажу, что формальных поводов для наказания меня нет, уволиться меня тоже заставить не могут. И в-третьих, если сильно прижмут, то есть пойдут на принцип, могу и хвостом вильнуть, думаю, на другом факультете не станут гнать отличника боевой и политической подготовки… Стоп, военная кафедра в ВУЗе только с третьего курса, так что еще есть время.

Дальше я только молчал,на вопросы только пожимал плечами и неопределенно хмыкал. Всем это надоело, к тому же Борисов как-то сник и больше не проявлял активности, поэтому энтузиазм обличителей аморального образа жизни комсомольца как то иссяк. Короче, гора родила мышь, да и та, пискнув, сразу скрылась с глаз подальше.