Рейд в опасную зону. Том 2
Шрифт:
Времени достаточно, чтобы обдумать план. Ночь обещает быть долгой, а, возможно, и решающей для нашего отряда.
Луна прячется за облаками, но и без неё ночь кажется светлой. Горы нависают над нами, как тени гигантов. Мы с Гусевым пробираемся к крайнему дому кишлака, стараясь двигаться бесшумно.
Ветер шевелит кусты и сухую траву, заставляя их шептать о нашем приближении.
Каждый шаг — словно испытание. Камни под ногами коварно скатывались вниз, издавая едва слышный звук, но в ночной тишине
Я иду впереди. Семён— за мной, контролирует каждый свой шаг, сжимая автомат так крепко, что пальцы побелели.
Подходя к дому, остановились за низким забором из веток. Я поднимаю руку, и Семён замирает. Дом выглядит заброшенным — крыша провалена, дверь перекошена. Но огонек керосиновой лампы за мутным стеклом окна говорил об обратном.
— Тихо, — шепчу я, хотя и так никто из нас не думает нарушать молчание.
Делаю знак Семёну. Подходим к двери, замираем. Я стучу тыльной стороной ножа. Внутри слышится движение.
Затем — тишина.
— Открывай, не бойся, свои, — говорю я на ломанном пушту, но ответа нет.
Через мгновение дверь приоткрывается. В щель выглядывает хозяин — худощавый афганец с бородой, глаза расширены от страха. В его руках дрожит старая винтовка.
— Не стреляй, свои! — быстро говорю я.
Афганец внимательно осматривает нас, видно, что он не уверен, кто перед ним. Мы осторожно поднимаем руки, показывая, что не представляем угрозы.
— Моджахеды? — спрашивает он шепотом, дрожащим голосом.
— Нет, русские, — ответил тихо. — Скажи, есть у вас в кишлаке наши пленные?
Мужчина качает головой.
— Нет, нет, русские, слышал, есть в соседнем кишлаке… Здесь только моджахеды, они в кишлаке, —бормочет он на ломаном русском.
Мы переглядываемся с Семёном.
— Что еще слышал про русских в соседнем кишлаке?
— Их там человек пять или шесть… Точно не знаю, их никто не видел, только говорят об этом.
— Понятно. Нам нужна еда и вода, — говорю я.
Афганец с сомнением смотрит на нас, затем кивает.
— У нас самих мало, — отвечает он.
Но он все-таки уходит вглубь дома и возвращается с лепешками, куском сыроватого козьего сыра и флягой воды.
— Всё забрали… Моджахеды… — добавляет он, протягивая нам пищу.
— Спасибо, брат, — отвечаю я.
Мы киваем в знак благодарности и, стараясь не шуметь, выбираемся из дома.
Идём обратно к своим.
Кишлак остаётся позади, но путь обратно ещё опаснее. В любой момент могут раздаться выстрелы.
Мы передвигаемся рывками — от одного укрытия к другому. Каждый куст, каждый камень кажутся враждебными.
Вдруг Семён поднимает руку, сигнализируя остановиться. Мы приседаем. Где-то вдалеке раздаётся звук — может, собака, а может, что-то более опасное.
Мы замираем,
Ветер усиливается, поднимая в лицо песок. Я прищуриваюсь, но продолжаю смотреть в темноту. Через минуту Гусев оборачивается, машет рукой — «Чисто».
Мы продолжаем свой путь, но вдруг чувствуем запах дыма. Сердце замирает. Это может быть костер моджахедов.
Сворачиваем в сторону, стараясь обойти опасное место.
Ноги начинают подкашиваться, и дыхание становится тяжелее. Наконец добираемся до расщелины, где можно на секунду присесть и перевести дух. Семён делает глоток воды из фляги, затем протягивает мне.
— Ещё чуть-чуть, и выйдем, — шепчу я.
— Только бы не нарваться, — отвечает он, оглядываясь.
Последние шаги до нашего укрытия кажутся самыми длинными. Мы перебегаем по одному, прикрывая друг друга, пока не достигаем безопасного места.
Солнце уже начинает окрашивать небо в бледные краски. Светает.
— Успели, — выдыхает прапорщик Гусев, садясь на землю.
Молча киваю, чувствуя, как тяжесть напряжения понемногу отступает.
Спим пару часов.
Утром, разделив еду, молча перекусываем. Передаем фляжку воды из рук в руки, каждый делает по нескольку глотков воды.
Нас восемь здоровых мужиков — и принесенная еда и вода исчезают практически на глазах.
Слишком мало.
Но всяко лучше, чем ничего.
А главное — это весть о том, что в соседнем кишлаке, возможно, в плену находится именно пропавший отряд лейтенанта Соколова, который мы ищем.
Выходим в путь с первыми лучами солнца, когда горы едва начинают окрашиваться золотым светом. Идём по пыльной дороге, которая больше походит на русло пересохшего ручья, крутые подъёмы, где ноги проваливались в гравий.
Наш проводник — Шад молчаливо идёт впереди, иногда оборачиваясь, чтобы проверить, все ли успевают за ним. У него обветренное лицо, как старая кожа, и глаза тёмные, настороженные, будто он слышит и видит больше, чем мы.
Спустя несколько часов достигаем кишлака. Это крохотное поселение, штук тридцать глинобитных домов, тесно стоящих друг к другу, между ними узкие улочки, заполненные домашними животными, детьми и стариками.
На подходе нас встречают сдержанно.
Женщины, завидев нас, поспешно прячутся в домах, а мужчины, наоборот, выходят, переглядываясь между собой.
Один из них, пожилой афганец в длинной тёмной рубахе и с чётками в руках, обращается к Шаду. Они долго говорят на своём языке, и только потом наш проводник поворачивается к нам.
— Это староста кишлака, Наджибулла. Он говорит, что слышал про русских, которых держат в доме на краю. Говорит, те трое, что их захватили, — чужаки, не отсюда. Они пришли недавно, запугали жителей. Люди боятся.