Рейд за бессмертием
Шрифт:
Офицеры возбужденно загомонили. Поглядывали на меня с любопытством.
— Генерал-майор Пулло! Как думаете, можно доверить поручику роту? Я бы такого молодца взял себе в адъютанты, но не решаюсь лишить его славы!
— Турецким владеете? — спросил с надеждой мой соотечественник.
— Так точно, господин генерал!
— Бог мне вас послал! Павел Христофорович! Вы приказали мне завтра отправиться в Ахульго на переговоры с Шамилем. Кто ж лучше мне подсобит?! На азиатцев надежды нет. Соврут — недорого возьмут! А тут такой счастливый случай.
— Забирайте! Но если будет новый штурм, желаю видеть поручика Варваци в первых рядах! Георгий ему не
— Моя, господин генерал! — ответил Веселаго.
— Вас, капитан, поставим на батальон, а роту сдадите поручику.
— Люди притомились в походе…
— Я не собираюсь их сразу в бой кидать. На переговоры назначено три дня. Успеют отдохнуть. Но чует мое сердце: без приступа не сладить с Шамилем. Что, Константин Спиридонович, рады?
— Так точно, Ваше Высокопревосходительство! — как можно увереннее ответил я, скрывая растерянность от этого фаната драчки. «Рота? Штыковой бой? Что я в этом понимаю?» — Осмелюсь доложить, я не строевой офицер. Вся моя служба — одна разведка.
— А от вас и не потребуется заниматься хозяйственной частью. Уверен, в роте найдется, кто с этим справится. А в бою особых умений и не нужно. Лишь храбрость, мужество, отвага! Быть впереди своих людей — вот и вся наука!
— Идемте со мной, Константин Спиридонович! Введу вас в курс дела относительно предстоящих переговоров, — позвал меня Пулло. — Нам предстоит интереснейшая, но очень опасная встреча. Шамиль согласился свидеться лично со мной на своей горе. Вниз, видите ли, ему спускаться не с руки. Придется к нему подняться.
[1] Вокруг переговоров Граббе с Шамилем и выдачи сына в заложники существует масса спекуляций, основанных на поздних записях Магомета Тагира из Караха, писавшего со слов Шамиля и Юнуса из Чиркея. Мы придерживаемся следующей позиции: Джамалэддин стал аманатом без всяких условий и им должен был остаться вне зависимости от результатов переговоров; сдача Шамиля в плен со сложением оружия являлась для русских необсуждаемым условием. Все разговоры о том, что Граббе обманул Шамиля — не более чем уловка, призванная обелить сам факт поднятия белого флага.
[2] «Завалящий» Юнус окажется самым преданным сподвижником Шамиля. Пройдет с ним весь путь до конца, до поражения в Гунибе и пленения имама. Встречавшие его русские оставили о нем яркие свидетельства, как о справедливом и мудром человеке. Запечатлён рассматривающим свою рану на руке на картине Т. Горшельта «Пленный Шамиль перед главнокомандующим князем Барятинским 25 августа 1859 года».
[3] Для понимания уровня потерь ширванцев. Из статьи полковника Д. А. Милютина «Описание военных действий 1839 года в Северном Дагестане»: «баталионы средним числом было силою в 716 человек с 17 офицерами». То есть 12 июля два из трех батальонов ширванцев лишились всех своих офицеров!
Глава 2
Коста. Ахульго, 18 августа 1839 года.
Целый день, накануне встречи генерала Пулло с Шамилем, мюриды убирали тела погибших 17-го августа от многочасового артобстрела и штурма. Убитых было очень много. В этот раз не спасли защитников ни крытые траншеи, ни подземные убежища. Слишком яростно атаковали урусы. Пришлось много раз бросаться в шашки и терять все новых и новых людей.
Я карабкался по лестнице, поспешая
Перешеек между двумя рвами, между захваченным нашими передовым укреплением и второй линией обороны, назначили точкой встречи. Здесь каждый камень был пропитан кровью, иссечен осколками, выщерблен пулями. На этом узком отрезке погибли сотни — и апшеронцев с куринцами, и шахидов Ахульго. Мрачное место, но другого не было. Шамиль категорически отказался спускаться в русский лагерь, а Пулло — далеко отходить от русских баррикад. Доверия не испытывала ни одна из сторон.
На землю постелили ковер. За ним встала большая толпа вооруженных до зубов мюридов. Александр Павлович, неловко придерживая полы своей шинели (зачем он только пошел в ней в такой жаркий день?), бесстрашно перелез через туры. В сопровождении небольшой свиты из нескольких офицеров, надевших эполеты и ордена, и верных аварцев двинулся навстречу неизвестности, этой шеренге, дышавшей ненавистью и злобой.
Я шел рядом, немного подрагивая. Пусть мне не впервой сталкиваться лицом к лицу с опасностью и горцами меня не удивишь, но с религиозными фанатиками встречаться еще не довелось. Что от них ждать? Это не черкесы, свято чтящие кодекс Уорк хобзе! Нас не спасут ружья рот кабардинцев, нацеленные в данную минуту в сторону места переговоров. Насколько я понимал, лезгинам плевать на обычаи войны. Когда имамом был Гамзат-бек, к нему явились на переговоры юные аварские ханы. Их изрубили до смерти, а тела бросили, как псов, у дверей дворца их матери. Убивали как раз те, кто сейчас смотрел на нас с жаждой крови в глазах. Так они поступили с единоверцами, а в борьбе с гяурами дозволено все. Абсолютно все!
А еще я сейчас увижу легендарного Шамиля!
С нами было несколько жителей аулов Чиркей и Унцукуль. Захватили их на случай, если имам откажется говорить по-турецки. Один из них, Чаландар, насмешливо спросил знакомого по аулу мюрида:
— Откуда столько безбородых воинов в ваших рядах? Где их белые чалмы?
— Это наши люди. У нас мюридом называется тот, кто выказал повиновение всевышнему Аллаху, кто придерживается его религии, а не тот, кто надел чалму.
— Так! — согласился Чаландар и насмешливо добавил для нас по-русски. — Они нарядили женщин в черкески и дали им оружие. Рабов сюда нагнали. А все для того, чтобы показать, как много у них осталось воинов.
— И женщины могут стрелять! — осек я его ухмылку, совершенно неуместную в нынешних обстоятельствах.
«Чего он добивается? Чтобы переговоры сорвались, не успев начаться?»
Внезапно ряды воинов расступились, и к нам вышел Шамиль. Я узнал его сразу. Сорокалетний, он не сильно отличался от своих куда более поздних портретов. С телом и грацией настоящего воина, одетый, как и все, в темную черкеску и зеленый бешмет, с кинжалом на поясе и шашкой на шнуре через плечо, он ничем не выделялся среди своих бойцов. Лишь длинный белый шлейф его чалмы, ниспадавший за плечи, отличал его статус имама, а величавая походка — военного вождя. И умный пронзающий до дна души взор…