Режиссёр смерти: Последний дебют
Шрифт:
Свернув с ковровой дорожки, он посмотрел на своё отражение в начищенном стеклянном полу и увидел, что вместо привычной одежды он был переодет в простой чёрно-белый хитон.
– Ч-что происходит?! – в недоумении вскричал он, отшатнувшись назад и столкнувшись спиной с кем-то невысоким. Оглянувшись, Стюарт посерел и ужаснулся: перед ним стоял в малиновом фраке, белой рубашке и розовой бабочке живой Ванзет Сидиропуло, из чьей перетёртой тёркой шеи водопадом лилась кровь и окрашивала пол под ними в ярко-алый. Держа бокал вина в свой маленькой окровавленной руке, он недоумённо смотрел на Стюарта, подняв одну короткую
– Что такое, Стюарт? – спросил Ванзет.
– Т-ты?.. Ты живой?..
– Ну да!
Живее нет, чем я,
Мертвее нет, чем ты,
Я жив снаружи, а ты мёртв внутри!
Он натянуто осклабился, театрально разведя руки в стороны и неожиданно больно ткнул Стюарта прямо в грудь.
– Мертвец не я, а ты! – захохотал он.
Из-за плеча драматурга выглянул Сэмюель в охристых брюках на подтяжках и голубой рубашке с засученными рукавами, что обнажали изрезанные в мясо синие запястья. На мертвенно бледном лице играла странная улыбка, под покрасневшими глазами чернели поцелуи бессонницы и «алые» веснушки – полопавшиеся капилляры.
– Привет, Стю! – воскликнул композитор, отведя драматурга в сторону.
– Г-господин Лонеро?..
– Ты чего такой испуганный?
– В-ваши запястья...
– О, ты ещё моё тело не видел!
Без лишних слов Сэмюель приподнял свою рубашку, явив на свет вываливающиеся из изрезанного живота склизкие кишки с прочими органами, что свисали, как листочки на дереве.
Вот, погляди, к чему привела моя болезнь:
Кишки наружу – об этом будет моя песнь!
Порезы, синяки украшают моё тело;
Всем всё равно, ведь это совершенно не их дело!
Сэмюель рассмеялся, отчего кишки начали подпрыгивать и сильнее кровоточить.
К горлу подступила колющая тошнота от такой натуралистической картины. Стюарт закрыл рот руками, отходя от мертвецов подальше. Развернувшись спиной к ним, он встретился лицом к лицу с белой, как мел, Лебединой Грацозиной; она пристально смотрела на него своими бездонными, широко распахнутыми глазами с потёкшей тушью.
– Что такое, малыш Стю? – протянула она, и ухмылка зазмеилась на её тонких фиолетовых губах.
Стюарт опустил свой взор на её живот, откуда торчал кухонный нож, и слуха его коснулся активно нарастающий детский плач. Он моргнул, – задушенный пуповиной ребёнок оказался на руках Лебедины.
Она качала его и тихо пела колыбельную:
Мирно плывут облачка,
Значит, счастье всегда
Окружать будет нас, нас оно бережёт...
Ничего плохого не произойдёт...
Мальчик мой милый, сладко спи,
Пусть нас окружат любви огни,
Пусть всё будет
Даже если мы навек голову сложим...
Лихорадочно дышавший Стюарт попятился назад и вновь с кем-то столкнулся. Обернувшись, он увидел перед собой Бориса Феодова в синем фраке и покосившейся каске, что с безумным хохотом сдирал с Максима Убаюкина лицо, словно маску. Под тонким слоем кожи виднелось фиолетовое месиво вместо мышц, зубы выпадали один за другим, а вместо носа была треугольная кровоточащая дыра.
Борис запевал:
Раз ты актёр, снимай лицо!
Покажи и обнажи своё нутро!
Ты – убийца и тебе прощенья нет!
Так давай закончим наш кровавый дуэт!
Максим отвечал, слабо шевеля губами и повторяя одну и ту же фразу:
Нет мне прощенья,
Нет мне спасенья...
Музыкант с криком бросился в другую сторону, однако спустя пару мгновений резко остановился: перед ним одиноко сидел на стуле Гюль Ворожейкин в тёмно-синей мантии и с кастрюлей на голове. Он качался взад и вперёд, приглушённо напевая:
Часы стучат, окутанные тьмою,
И жизнь бежит со стрелкой часовой.
Я в коробок прилягу под землёю,
Когда нагрянет час мой роковой.
Палач мой – я, кастрюля – гильотина,
А эшафотом выступит холодная квартира.
Мой крик услышат сквозь открытое окно,
Но мне помочь не поспешит никто...
Стюарт в отчаянии зашагал назад, как вдруг его за плечи схватил Табиб Такута в сине-розовом костюме. Его челюсть с фиолетовым языком свисала; он произносил нечленораздельные предложения и что-то постоянно мычал, пытаясь добродушно улыбнуться. Казалось, он хотел успокоить приятеля и заверить его, что всё хорошо, но скрипач лишь посерел от страха, закричал и бросился прочь от доктора.
На полпути он споткнулся и упал на пол, оглянувшись; перед ним с отрезанными ногами сидела Марьям Черисская, одетая в пышное голубое платьице, и смеялась над ним.
– Глупый мужчинка! От судьбы не убежишь, как бы ты ни пытался! – хохотала она. – Ты умрёшь, умрёшь! Ты станешь с нами единым целым; тебя, как и нас, накроют одеялом с головой и оставят гнить в комнате в полном одиночестве!
Рядом с ней стояла Илона Штуарно в мандариновом бальном платье, тоже смеялась, указывала на него пальцем и пискляво запевала:
Главный герой испугался судьбы!
Главный герой убежать попытался!