Родная старина
Шрифт:
Бояре дивились терпению великого князя, что он сносит так долго новгородскую дерзость.
– Волны бьют о камни, – спокойно сказал им Иван, – и ничего камням не сделают, а сами разбиваются в пену и исчезают. Так будет и с новгородцами.
Но сторонники Литвы действовали в Новгороде все смелее и смелее. По просьбе их прибыл в Новгород один из литовских князей, Михаил Олелькович. Это, впрочем, не было новостью: и раньше русские и литовские князья и именитые люди приезжали, чтобы послужить Великому Новгороду, и получали в управление города и области. В это же время скончался новгородский владыка Иона, сторонник Москвы. Стали выбирать по старому обычаю, по жеребью, нового владыку из трех лиц, избранных на вече. Избран был Феофил. Надо было ему ехать в Москву – посвящаться у митрополита в архиепископы. Послали просить у великого князя для Феофила соизволения
– Отчина моя, Великий Новгород, прислал ко мне бить челом, и я его жалую, нареченному владыке Феофилу велю быть у себя и у митрополита для поставления без всяких зацепок, по старому обычаю, как было при отце моем, деде и прадедах.
Но в это время с этим милостивым ответом пришла в Новгород и весть, что великий князь напоминал псковичам об их обязанности идти вместе с Москвою на Новгород – в случае его непокорности.
Эта весть дала сторонникам Литвы предлог к восстанию. На вече они подняли крики:
– Не хотим за великого князя московского, не хотим зваться его отчиною! Мы люди вольные. Не хотим терпеть обиды от Москвы! Хотим за короля Казимира! Московский князь присылает опасную грамоту владыке, а в то же время подымает псковичей на нас и сам хочет идти!
– Хотим по старине к Москве, – кричали в ответ сторонники Москвы, – не хотим отдаться за короля и поставить у себя владыку от митрополита-латинца!
Раздоры на вече кончились, как это нередко бывало, схваткой. На беду для московской стороны, богатство было на стороне литовских приверженцев. Стали они нанимать худых мужиков-вечников, которые не жалели ни горла, ни рук, когда надо было постоять за щедрых плательщиков. Эти наемные крикуны принялись поднимать повсюду смуту и кричать: «Хотим за короля!» На вече своими криками они заглушали противную сторону, литовская сторона осилила. Снарядили посла к королю с челобитьем и поминками – заключить договор, по которому Новгород поступал под верховную власть короля; а он обязывался ни в чем не нарушать новгородских порядков, ни его бытовых, ни церковных обычаев и оборонять от Москвы.
Иван Васильевич, узнав обо всем этом, не изменил своему хладнокровию, отправил опять посла в Новгород с увещанием, чтобы отчина его, новгородцы, от православия не отступали, лихую мысль из сердца выкинули и ему по старине челом били и пр. Московский митрополит послал в Новгород и от себя увещевательную грамоту. Напирая в ней особенно на измену православию, он между прочим говорит: «И о том, дети, подумайте: царствующий град Константинополь до сих пор непоколебимо стоял, пока соблюдал православие; а когда оставил истину (т. е. подчинился требованиям папы), то и впал в руки поганых. Сколько лет ваши прадеды неотступно держались своей старины; а вы при конце последнего времени, когда человеку нужно душу свою спасать в православии, вы теперь, оставя старину, хотите за латинского государя закладываться!» В то время по расчетам книжников ожидали скорого светопреставления. На это и указывает митрополит в своем увещании.
Марфа Борецкая
Но все эти убеждения великого князя и митрополита не подействовали на новгородцев.
– Мы не отчина великого князя, – кричали они на вече. – Великий Новгород – вольная земля! Великий Новгород – сам себе государь!
Послов великокняжеских отослали с бесчестьем.
Но терпению Ивана Васильевича, казалось, не было меры. Он еще раз послал посла с кротким увещанием. Успеха, конечно, не было. Великий князь, несомненно, и предвидел это, но хотел, видно, показать, что он очень долго сносил новгородскую дерзость, употреблял все меры кроткого напоминания и увещания и за оружие взялся только тогда, когда уж совсем не осталось других способов уладить дело.
Новгородцы уже чуяли беду. Недобрые знамения пугали суеверный народ. Ходила молва, что преподобный Зосима, соловецкий отшельник, на пиру у Марфы Борецкой видел видение: четыре боярина, главные противники Москвы, сидели пред ним за столом, а голов на них не было… Буря сломила крест на Святой Софии. В Хутынском монастыре колокола сами собой стали перезванивать. На иконе Богородицы в другом монастыре из очей полились слезы. Говорили и о других зловещих предзнаменованиях.
В мае 1471 г. великий князь послал
– О прародители мои, – взывал он, – помогите мне молитвами вашими на отступников православия державы вашей!..
Он даже взял с собою в поход одного дьяка-начетчика, который знал хорошо летописи и мог напомнить ему в случае надобности обо всех старых договорах новгородцев с князьями, обо всех изменах новгородских. Раньше государь являлся как бы любящим отцом, который напоминает и увещевает; теперь же шел он на Новгород, как грозный судья, творить суд и расправу над изменниками и клятвопреступниками. Немедля двинул он войска на запад несколькими отрядами. Воеводам было велено без милости опустошать Новгородскую землю и не давать пощады никому. На Двинскую область также была послана рать. Началась война со всеми ужасами, какие были тогда в обычае. На беду новгородцев, лето в тот год стояло жаркое; дождей не выпадало; болота, которыми изобиловала Новгородская земля, высохли, и московская рать могла без особой помехи совершать поход. Воеводы московские нещадно разоряли все на пути, попадавшихся в плен с оружием или убивали, или уродовали – резали им носы и губы и отпускали этих несчастных, чтобы они своим видом наводили ужас на всех изменников.
Сам великий князь двинулся с главными силами в конце июня. К нему с разных сторон шли на помощь отряды. Новгороду же не было ниоткуда помощи. Казимир и не тронулся, а князь Михаил Олелькович уехал еще раньше из Новгорода. Пришлось ему своими силами обороняться. Псков, «меньшой брат Новгорода», тоже шел на него ратью по приказу князя. Новгородцы спешили собрать как можно больше войска. Но что это были за воины?! Погнали в поход силою плотников, гончаров и других ремесленников и чернорабочих; тут было много таких, что никогда раньше на лошадь не садились, отроду оружия в руки не брали. Кто не хотел идти, тех грабили, били, бросали в Волхов; собрали таким образом тысяч сорок войска, и степенный посадник Димитрий Борецкий повел его навстречу псковской рати. Но это нестройное полчище встретил на берегу реки Шелони московский воевода Даниил Холмский. У него было всего четыре тысячи воинов, но он смело ударил на новгородцев и разбил их наголову. Двенадцать тысяч их легло на поле, более полутора тысяч забрано в плен; попались в руки победителя и посадник Борецкий, и другие воеводы. Новгородский летописец говорит, что сначала новгородцы одержали было верх над московской ратью и стали теснить ее; но конный отряд татар внезапно ударил на них, и они в ужасе обратили тыл.
Иван Васильевич велел отрубить голову Димитрию Борецкому, сыну Марфы, и еще трем боярам, а других пленников разослать по разным городам и держать в темницах. Народ в Новгороде заволновался.
Сторонники Москвы стали действовать смелее; но все же противная сторона была еще сильнее; стали готовить город к защите, пожгли около него все посады. Князь с главными силами был уже недалеко. Хлеб в Новгороде сильно поднялся в цене, рожь исчезла на торгу. Бедному люду трудно стало жить. Народ завопил. Сторонники Москвы взяли в вече верх. Владыка с послами был послан к великому князю просить от имени Новгорода пощады.
Владыка был допущен в шатер к великому князю и умолял его не губить в конец своей отчины. Братья великого князя и бояре, щедро одаренные новгородскими послами, кланялись своему государю и тоже просили за Новгород. Незадолго перед этим пришла из Москвы к великому князю грамота от митрополита. Он также молил о пощаде виновных. Просьба братьев, бояр и митрополита, казалось, смягчила сердце грозного судьи, – он сменил гнев на милость.
Заключен был договор. Новгород отрекался от всякого союза с литовским князем, уступал Москве часть Двинской земли (там московская рать тоже одолела новгородцев) и обязался выплатить «копейное» (военная контрибуция), пятнадцать с половиною тысяч [серебряных рублей]. Все остальное оставалось в Новгороде «по старине».