Родные дети
Шрифт:
Бабусю Василину, вероятно, сожгли тогда же, со всеми матерями. За Ясиком присматривала всегда Катя.
— Он для меня все равно как братик, — говорила она грустно и серьезно, — наши мамы были самыми лучшими подругами.
Как-то, возвратившись с работы, Катя не нашла в бараке Ясика и еще нескольких малышей. Бросилась к Настасье Дмитриевне, но та лишь злорадно зашипела: «Hinaus»12, словно никогда не разговаривала на родном языке!
Но даже сюда, за колючую проволоку, начали просачиваться волнующие вести. Их приносила Леночка с фабрики, куда ходила со старшими девочками
Леночке шепотом пересказывали работницы с воли, немки, что скоро конец войне, конец проклятому Гитлеру.
— Как? Немцы так говорят? — недоверчиво переспрашивала Катя.
— Ну да. Ты не думай, они сами ненавидят фашистов, — убежденно сказала Леночка. — И они жалеют нас.
Действительно, многим немкам, женам и матерям рядовых, простых людей, стыдно было смотреть на юных невольниц, клейменных, избитых, голодных, и нередко то одна, то другая тайком, чтобы никто не видел, совали Леночке то кусочек темного кухена из всевозможных суррогатов (Гитлер и их довел до голода), то какие-нибудь лохмотья.
— Возьми, — говорили они. — Возьми, прошу. — И смотрели при этом виновато и умоляюще в глаза — мол, не мы виноваты, и мы теряем близких в этой проклятой войне. А одна так прямо и зашептала Леночке: «Стыдно, нам стыдно смотреть на вас, но не думай, Ленхен, есть фашисты, а есть честные немцы. Ведь есть у нас Тельман, он тоже сидит в концлагере. И многие сидят с ним».
Еще в школе слышала Леночка про вождя немецкой компартии Тельмана.
— Но как случилось, что фашисты пришли к власти? — спрашивала Катя.
Лена не знала, как объяснить, но уверенно говорила:
— Ничего, наша армия их прогонит. Ты знаешь, наши уже близко.
И вот стали слышны гул самолетов, разрывы бомб.
— Наши гонят фашистов, — шепотом передавали старшие дети.
Комендант, фрау Фогель, другие надзиратели ходили раздраженные и злые до беспамятства. Фрау Фогель показалось, что группа мальчиков недостаточно почтительно посмотрела на нее, переглянувшись между собой, и комендант люто избил и бросил в карцер Петрусика, Ваню большого (как его прозвали дети в отличие от Вани маленького) и Леню Лебединского. В ту же самую ночь была страшная бомбежка. Все надзиратели забились в щели и бомбоубежища, а детей оставили запертыми в бараке.
Они сбились в одну кучу, и Лена всех успокаивала:
— Не бойтесь, глупенькие... Это же наши. Они никогда не сбросят бомбы на лагерь. Они же знают, что в лагерях свои, пленные.
Катя тоже держалась спокойно. Катя вообще никогда ничего не боялась. Даже фрау Фогель и коменданта. Она была странной девочкой, ее также все любили, но совсем по-другому, чем Леночку. Леночка была по-матерински ласковой и внимательной ко всем, всех жалела, всех мирила, обо всех заботилась, словно отвечала не только за Зиночку и Орисю, — за всех, всех детей. Катя же была для всех образцом справедливости и непоколебимой стойкости в отношениях с надзирателями, со всеми «ними». Она никогда не плакала, никогда не просила прощения. Она старалась не попадаться на глаза Фогельше-Настаське, а когда и встречала, то отводила глаза в сторону, и делала это с таким презрением, что Настаська едва не скрипела зубами. Первый раз после такой встречи она больно ударила девочку стеком, но та лишь передернула плечами и презрительно, молча сжала губы. Ни звука не услышала
Раз так могла держать себя Катя, значит, смогли бы и другие дети! И ей подражали все, но особенно дружны были с нею Леня Лебединский и Ваня большой. Может, вспоминая стойкость своей подруги, Ваня совсем не кричал и не плакал, когда его били в карцере.
Наутро после страшной бомбежки старшие дети видели, что с надзирателями что-то происходит.
Маленькая Тоня выбежала в коридор, когда несли ведро с супом, и случайно подслушала разговор.
Она спряталась между шкафом и колонной и услышала, о чем говорят комендант с Фогельшей.
— Их надо взорвать. Закрыть и поджечь, а самим побыстрее уезжать отсюда.
Вот что сказал комендант Фогельше. Но тут к ним подбежал дядя Вася. Так дети называли одного из военнопленных, которого перевели работать на кухню, готовить для начальства, и о ком Катя презрительно отозвалась: «Предатель», а Леночка сказала:
— Ты ничего не знаешь. Может, он специально.
Дядя Вася никогда не обижал детей и даже иногда совал им куски хлеба.
Фрау Фогель говорила: «Он был коком на пароходе, а эти русские свиньи любят вкусно поесть», и она завела с ним дружбу и фамильярно называла его «дядя Вася».
Тоня еще не задумывалась — кто же он, дядя Вася. Он ее не бил, он когда-то дал ей косточку, которую они со Светланкой весь вечер сосали и грызли по очереди. Он таки был для нее чем-то другим, не таким, как фашистская охрана или Фогельша.
И вот сейчас он подбежал к коменданту и Настаське и даже всплеснул руками.
— Что вы себе думаете? — вскрикнул он. — Красная Армия уже школу заняла.
Фрау Фогель побледнела, потом побагровела, потом снова побледнела.
— Герр Рудольф, что же нам делать?
— Немедленно бежать! — безапелляционно заявил дядя Вася. — Что, вы хотите попасть в их лапы? Я, например, сейчас же сматываю удочки...
— А это отребье? — испуганно спросила фрау Фогель. — Герр Рудольф, я говорила, надо было еще вчера с ними покончить, и вот дотянули до последнего.
— Согнать их в один блок и подорвать гранатами, — сказал Рудольф-комендант.
— Но ведь нам дорога каждая минута, — в отчаянии ответила фрау Фогель.
Тоня втянула головку в плечи, но ее маленькие ушки, казалось ей, выросли — она боялась пропустить хоть одно слово. До нее еще не доходило, что речь идет об их жизни или смерти. Ее несказанно забавляло, что Настаська, эта гадина Настаська, боится! Она бледнеет, она дрожит! О, с каким удовольствием она обо всем сейчас расскажет детям! Как изобразит Настаську! Тонино изменчивое, подвижное личико умело прекрасно копировать кого угодно.
— Вот что, давайте сделаем так. Вы мне в свое время помогли, а я вам помогу, — сказал дядя Вася. — Немедленно уезжайте, а я сам их!.. — И он взмахнул рукой. — Сгоню всех в блок — и конец, а потом догоню вас. Если я и задержусь, — мне ничего не будет. Ведь я военнопленный. А там я убегу и догоню вас.
— Вася! — умоляюще сложила руки Фогельша. — Вы знаете, мы уезжаем не с пустыми руками. Мы отблагодарим, и я до смерти этого не забуду. Будьте уверены, со мною и с герром Рудольфом вы не пропадете, а вы же понимаете, американцы не позволят им тут воли...