Родные дети

Иваненко Оксана Дмитриевна

— Пожалуйста, прошу, — скромно, но с чувством собственного достоинства показал Вадим эту карточку Лине Павловне. — Может, и вы теперь разрешите сфотографировать вас с детьми и отдельно?

Ну, сегодня, после такого подарка детям, Вадиму ни в чем не было отказа. И Лина Павловна, и Марина Петровна рассказали ему обо всем, что его интересовало, и в его голове уже родился гениальный фотомонтаж под названием «Возвращенное детство» или что-нибудь в этом роде!

— Нам можно карточку послать в Ленинград, в детдом, девочкам, с которыми мы дружим? — спросила Тоня.

— Конечно, и напишите хорошее письмо. И постарайтесь без ошибок и без клякс, — сказала Марина Петровна.

* * *

Это

еще ничего не значит, что Киев так далеко от Ленинграда. Раньше Киев был лишь кружочком на карте над рекою Днепром. Днепр впадает в Черное море. На Днепре — Днепрогэс, Киев — столица Украины, «мать городов русских». Это учат на уроках географии и истории. Теперь же, когда в школе на уроках истории вспоминают Украину, Киев, девочки и мальчики детдома имени Кирова поднимают руки и, перебивая друг друга, с удовольствием отвечают. Еще бы! Что-что, а об Украине им стыдно не знать. У них там друзья живут в Киеве, с которыми они уже второй год переписываются.

В их спальнях висят фото — например, в комнате третьего отряда, где старостой Ирочка Баранова, как раз над ее тумбочкой висит фотография Тони Мидян и Светланы Комарович.

Ирочка приглашает в комнату двух женщин и моряков. Это к детям приехали гости. Моряки Балтфлота и их жены шефствуют над этим домом.

Одна женщина, молодая, красивая, круглолицая, улыбается приветливо детям, гладит их по голове. Она впервые в этом детдоме, и ей все нравится.

— Здесь наша спальня — девочек третьего отряда, садитесь, пожалуйста, — вежливо приглашает Ирочка, пододвигая стулья.

— Как у вас хорошо! — говорит молодая женщина. — Уютно так, везде цветы, картины, фотографии. Как дома.

— А это ваши девочки на фото? — спрашивает моряк.

— Нет, — с затаенной гордостью говорит Ирочка. — Это наши киевские подруги. Мы с ними давно переписываемся и уже хорошо их знаем. Тоня пишет такие интересные письма. Она была летом в Крыму и так описала море и санаторий, просто как рассказ в журнале.

— Они тоже сиротки? — спросила молодая женщина, а пожилая дернула ее незаметно за блузку. Шефы раз и навсегда условились никогда не называть детей сиротками и вообще в детдоме о родителях не вспоминать.

Моряк недовольно покрутил усы, а Ирочка сдержанно ответила:

— Да, у них у обеих отцы погибли, а матерей сожгли фашисты в концлагере. Их освободила Советская Армия.

— Бедные дети! — вздохнула тяжело молодая женщина.

— Хотите поближе рассмотреть их карточку? — продолжала Ирочка, снимая фото. — Они дружат еще с концлагеря, Светланка и Тоня, и письма всегда вдвоем пишут. Эта черненькая — Тоня Мидян, а эта круглолицая — Светланка Комарович.

— Светланка Комарович! — вдруг закричала молодая женщина, схватила карточку и упала на небольшую кроватку, застеленную белым вышитым покрывалом.

—Что, что с вами? — бросились к ней вторая женщина и моряк?

— Светланка Комарович!.. Светланка Комарович!.. — повторяла женщина. — Посмотрите, посмотрите на фото. Боже мой, я оставила ее двухлетним ребенком. Но она похожа, взгляните, это она, моя дочь... Я думала... она давно погибла. Мне сказали, что все село сожгли... Я на лето привезла ее к сестре, а сама поехала в Ленинград к мужу... и началась война... а Белоруссия оказалась в оккупации... Боже мой, моя дочь...

— Она действительно из Белоруссии, — сказала Ирочка и тихонько положила руки на плечо женщины. — Не плачьте, не плачьте, это, наверное, ваша Светланка.

Прибежали воспитательницы и директор, старшие дети. Все разглядывали карточку. Они и вправду похожи — мать и дочь — круглолицые, светлоглазые, с ямочками на щеках...

Так неожиданно нашлась мать Светланки Комарович.

Ее, Светланкину мать, хотели

проводить домой. Но она отказалась. Ей хотелось побыть одной. Она шла, и слезы струились по щекам, она не вытирала и не смахивала их. Встречные видели: идет красивая молодая женщина в модном берете, с большими подкрученными ресницами, подкрашенными губами, и так не вяжутся эти неудержимые слезы с ее внешним видом. Но чего только ни насмотрелись ленинградцы за эти годы! Они проходили мимо, а она несла одна свою большую радость и свое большое горе.

Действительно, ей бы радоваться, Софии Леонтьевне, Зосе — как ее сызмала звали в Белоруссии.

Она старалась представить себе дочку, давно оплаканную как умершую, и воображение рисовало что-то розовое, пухлое, улыбающееся, в ямочках и перевязочках. Она была с нею мало. Чаще возилась с ребенком бабушка, а она, веселая, беззаботная Зося, ездила за своим мужем-лейтенантом, который подолгу не засиживался на месте.

Летом 41-го года Зося отвезла дочку в село к сестре и матери «на дачу», а сама поехала в Ленинград, устраиваться на новом месте — там и настигла ее война. Она успела выехать на Урал. В 41-м же году погиб на фронте муж, и она осталась одна... Во второй раз вышла замуж в 43-м году за ленинградца, моряка Балтфлота, лежавшего в госпитале, где она работала санитаркой после гибели мужа. Она никому ничего не рассказывала о своем прошлом. Была новая семья, семья ее мужа, не очень приветливая, замкнутая, новые взаимоотношения, новая жизнь. Муж после госпиталя снова уехал на фронт, вернулся в 45-м году без ноги. Они переехали в Ленинград. Зося пошла работать на фабрику и делала все, чтобы создать для мужа уют и покой, чтобы он не ощущал своего увечья. Через год у них родился сынишка. Она его назвала почему-то Святославом, звала Светиком, хотя Светик был черноволосым, с угольками-глазенками. Почему она никогда никому не рассказывала о Светланке, о первом муже? Может, потому, что второй муж, тоже молодой, красивый, очень любил и ревновал ее, и встретился тогда, когда она уже немного отошла от своего горя, выглядела совсем молоденькой девушкой — держалась беззаботно и независимо. На самом деле ее страшно угнетало одиночество. Она привыкла, что с детства с ней носились, ею любовались, баловали, и она не столько влюбилась, сколько обрадовалась, что кто-то ее снова будет любить, будет с ней, а она будет ждать и писать ему, и когда закончится война — будет своя жизнь, семья, уют.

Она просто не могла, не могла оставаться одна! А моряк был к тому же милым, красивым, непосредственным, и она стала его женой — верной, искренней, заботливой. Когда он возвратился без ноги, она и глазом не повела, и, когда он болел, а он часто болел после своих контузий и ран, она ухаживала за ним, как за ребенком.

...Она шла и плакала — от радости и от горя.

Как прийти и сказать мужу: «Я лгала тебе, у меня есть дочка, и она жива, а я думала, что она умерла, и спокойно жила с тобой...».

Может, лучше ничего не говорить? Подождать? Написать Светланке и подождать, как будет дальше. Светланка. Боже мой, ей уже десятый год! Где же она была все время? Как это она, мать, могла сразу поверить, что дочь погибла, и не разыскивать ее! Но как было не поверить?

Зося подошла к своему дому, даже не заметила, как поднялась по лестнице, машинально открыла ключом дверь, вошла в квартиру — маленькую, очень чистенькую, уютную, где повсюду на всех стенах висели фотокарточки, рисунки, искусственные цветы, везде лежали салфеточки, накидки, вышитые и связанные Зосей, на диване множество подушек, игрушек Светика. Светик спит в беленькой кроватке, раскинувшись в беленькой вышитой рубашонке. Муж сидит у стола, читает газету. Такая спокойная, устоявшаяся жизнь. Она оглядела все широко раскрытыми глазами. Ей показалось, что все это она видит в последний раз.