Рокоссовский: терновый венец славы
Шрифт:
«Фигура, как гавайская гитара», - назойливо вертелись мысли у Рокоссовского.
Он молча потушил папиросу, встал из-за стола и подошел к зеркалу. Там стояла симпатичная добрая фея, рядом с ней -красавец мужчина с серебряными нитями на висках. У обоих в глазах играл бес-искуситель, а их лица таяли от нежности и счастья.
Он бережно, как драгоценную ношу, взял Валентину на руки, а она обвила его щею, поцеловала и обдала дурманящим* запахом духов. Всматриваясь широко раскрытыми глазами в его лицо, она, задыхаясь, сказала:
– Родной мой, я этого счастья ждала
...Вместо медового месяца им было отпущено судьбой чуть больше недели.
Каждый день с Юго-Западного фронта приходили безрадостные известия. Преодолевая сопротивление наших частей и соединений, гитлеровские войска километр за километром врезались в нашу оборону и развивали успех, тараня наши отходящие войска.
Рокоссовскому пришлось помогать соседям. По приказу Верховного Главнокомандования он отправил на Юго-Западный фронт сначала один, потом второй, а потом третий танковые корпуса.
В начале сентября обстановка стала еще более тревожной. Противник форсировал Дон, добрался до матушки-Волги и завязал бой на окраинах Сталинграда.
На душе у Рокоссовского становилось все более тоскливо. Теперь он, вйервые за время войны, оказался на обочине борьбы -на его фронте тишь да благодать. «Сидишь себе в глухой обороне и наслаждаешься общением с любимой женщиной, - думал он.
– А в это время люди, истекая кровью, дерутся за каждую пядь земли».
В воскресенье утром, дав соответствующие распоряжения своим заместителям и начальникам служб, Рокоссовский воз* вращался на квартиру пешком. Был прохладный осенний день. Легкий ветерок гонял по дороге желтые листья, катал по земле сухую солому. Небо, затянутое клочковатыми тучами, было спокойно-угрюмым. «Завтра же звоню в Генштаб, - размышлял он, подходя к дому, - и прошусь под Сталинград. Неважно, кем командовать, я готов принять корпус, лишь бы быть там, где я принесу больше пользы».
Валентина, словно предчувствуя расставание, нежно прижалась к нему и ласково заглянула в глаза:
– Костя, ты чем-то расстроен?
– Да, Валюта, я обязан уехать на Юго-Западный фронт во что бы то ни стало.
– Я понимаю, Костя, - упавшим голосом произнесла Круглова, на ее глазах заблестели слезы. Она взглянула на него, встала на цыпочки и поцеловала.
– Костя, ты можешь меня взять с собой?
– Нет, Валюта, не могу.
– Он взял ее руки и поцеловал.
– Чтобы не было раздора между вольными людьми?
– она улыбнулась сквозь слезы.
– И это тоже.
– Он посадил ее рядом, обнял за плечи.
– Прости, Валюта, что так получилось.
– Что ты, Костя, я этим «прости* буду жить-до конца своих дней.
– Она гладила его волосы и тихо продолжала: - У нас будет ребенок... Я перенесу свою любовь к тебе на нашего малыша и буду счастлива. Ты хочешь, чтобы у нас был ребенок?
– Да, хочу, - сказал он, прижимаясь к ее щеке.
– Я буду вам помогать. А теперь я поступить по-другому не могу, не имею права. Я командующий фронтом, и все мои мысли и днем, и ночью должны работать на победу.
– Я тебя искала, когда ты воевал под Москвой. Уже нашла, но испугалась
– Она повернула голову так, чтобы видеть его лицо, нежно погладила морщинки, идущие от крыльев носа к уголкам рта, и, всхлипывая, сказала:
– Милый ты мой человек. Ты моя первая и последняя любовь.
Рокоссовский уткнулся лицом в ее пушистые волосы. Она
прижалась к нему, словно маленький ребенок, и продолжала всхлипывать. Они сидели так около получаса, пока не подошла машина.
Вскоре они подъехали к опушке леса, и в двух километрах от деревни машина остановилась. По узкой тропке они прошли в лес. Рокоссовский положил руки на ее плечи, бережно притянул ее к себе и, увидев ее большие, испуганные, полные влажного блеска глаза, прильнул к ее дрожащим губам. Они обожгли друг друга горячим поцелуем, которой будут помнить всю свою жизнь,
Валентина отпрянула, поспешно подошла к машине, не оглядываясь, села в нее и захлопнула дверцу.
Рокоссовский стоял до тех пор, пока машина не скрылась из виду, потом пошел на КП фронта.
Навстречу ему двигались телеграфные столбы, облитые выглянувшим из-за тучи солнцем. С проводов и темных крестовин с фыркающим шорохом сыпались птицы и исчезали над почерневшим неубранным полем пшеницы. Пока месил сапогами высохшую грязь, он все время думал о Валентине Кругловой. Он вспомнил ее мягкую податливость, огонь ее губ, вырывающийся из груди радостный смех, хмельное от любви лицо.
Глава тринадцатая ,
1
Сентябрь 1942 года подходил к концу. Деревня, где располагался штаб фронта, давно погрузилась во тьму, а в рабочей комнате начальника штаба горел свет. Рокоссовский и Малинин играли в шахматы.
– Бели немцы на нашем участке будут спать и дальше, то мы с тобой, Миша, станем военными евнухами, - сказал Рокоссовский, делая ход конем.
– Настоящие мужчины воюют, а мы с тобой работаем кое-как, через пень колоду валим.
– А мне наше положение по душе, - улыбнулся Малинин.
– Я впервые за всю войну хоть отоспался.
– Он двинул вперед офицера.-Шах!
– Ты думаешь, меня напугал?
– Рокоссовский закрылся пешкой.
– Не думаю, но все-таки.
Вдруг зазвонил телефон. Из Москвы к аппарату ВЧ вызывали командующего фронтом.
– Снова будут клянчить войска для Сталинграда, - сказал Рокоссовский, вставая.
– Надо отбиваться, у нас самих ничего не осталось.
*- Как дела на вашем фронте?
– поинтересовался Сталин.
– Без особых изменений, товарищ Главнокомандующий. Перемещения войск не замечено. Мы и противник сидим в обороне.
– А вам Не скучно на Брянском фронте?
– Да, скучно, товарищ Сталин.
– Собирайтесь и приезжайте в Москву. Нам понадобился командующий Донским фронтом под Сталинградом. Команду себе подбирайте сами. Брянский фронт примет Макс Андреевич Рейтер.
После разговора с Москвой Рокоссовский весело прошелся по комнате, подошел к Малинину и театрально произнес: