Рокоссовский: терновый венец славы
Шрифт:
– Какого хрена ты здесь крутишься? Тебе что, жить надоело?
– Ты не ругайся, а лучше скажи, где здесь КП роты?
– Дальше, метров триста! .
Рокоссовского мучил спортивный интерес: чем может заниматься командарм на самой передовой?
Познакомившись с Малиновским, генерал спросил:
– Родион Яковлевич, вы не находите, что руководить армией гораздо удобнее со своего КП? Разве позиция роты для этого подходит?
Командарм взглянул на закопченное, как у кочегара, лицо командующего фронтом и, сдерживая
– Все это я прекрасно понимаю, товарищ командующий фронтом. Только уж много развелось начальства и не дает житья своими указаниями. Вот я и прячусь от него.
– Как от нечистой силы, — рассмеялся Рокоссовский. Командующий вымыл лицо, руки и, сев в блиндаже, обговорил с командармом все вопросы, связанные с тяжелым положением армии и непосильными задачами, наметил меры по оказанию помощи.
– Катастрофически не хватает людей, - пожаловался Малиновский.
– Три недели тому назад прислали штрафной батальон, и от него уже осталась только половина.
– Как они воюют?
– Прекрасно, - ответил Малиновский.
– На одного я послал документы на присвоение Героя Советского Союза.
– Чем он отличился?
– Вечером переоделся в форму немецкого офицера и к утру со своим напарником притащил языка - штабного немецкого генерала, который, изрядно хлебнув шнапсу, очухался только у нас. Говорят, в Москве дает очень ценные сведения.
– Он что, знает немецкий язык?
– Да, в совершенстве. Он еще и снайпер-охотник. Часами подкарауливает фрицев и редко выпускает их живыми.
– Как его фамилия?
– Белозеров.
– Не помните, как его звать?
Малиновский заглянул в записную книжку.
– Андрей Николаевич.
– Где его Можно найти?
– оживился генерал.
– Его снайперская позиция метрах в пятидесяти отсюда.
– Позовите, - командующий фронтом вышел из блиндажа.
В серой запыленной шинели, в каске, со снайперской винтовкой на плече, по траншее приближался к генералу старшина Белозеров. Не дойдя несколько шагов до начальства, он в испуге остановился, а затем начал пятиться назад.
– Андрей!
– воскликнул Рокоссовский, пошел навстречу и заключил друга в объятия.
Обнявшись, они некоторое время стояли молча, а затем, улыбаясь сквозь слезы, сначала тихо, а потом в полный голос
запели:
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах.
Малиновский и командир роты недоумевающе смотрели друг на друга и не могли понять, что случилось с командующим фронтом.
Немцы, видимо, услышав звуки песни, сделали несколько выстрелов, затем по громкоговорителю закричали:
– Рус! Рус! Скоро буль-буль Вольга! Ха-ха-ха! Буль-буль Вольга!
– Дайте нам только срок, мы вам покажем буль-буль!
– сказал Рокоссовский, освободив из объятий
Рокоссовский в нескольких словах пояснил причину всплеска эмоций.
– Товарищ командующий, - сказал Малиновский, - надо отсюда уходить. Нас могут накрыть минометным огнем.
– Со мной пойдет и Белозеров, - произнес Рокоссовский.
– Нам не хватает работников в штабе фронта, владеющих немецким языком.
– Он повернулся к растерявшемуся старшине.
– Андрей, не возражаешь?
– Сочту за честь!
И в этот же миг раздался вой снаряда, летевшего, как казалось, прямо над головами. Это заставило всех пригнуться. Но снаряд разорвался метрах в сорока за окопами.
Пока они выходили из траншеи, немцы сделали еще несколько артиллерийских выстрелов. Постепенно разгорался бой - ружейный и пулеметный огонь становился чаще, а потом перешел в сплошной грохот.
3
Чуткая фронтовая ночь. Небо над Сталинградом охвачено сполохами, словно северным сиянием. Поминутно слышны разрывы бомб и снарядов. Стены деревянного домика послушно отзываются на сильные глухие звуки.
Рокоссовский и Белозеров засиделись за чаем допоздна. Генерал в приказном порядке заставил своего друга разговаривать с ним на равных и на «ты».
– Хорошо, - согласился Белозеров.
– Но на людях я буду знать свое место.
Рокоссовский про себя отметил, что Андрей сильно сдал. У него уже не было того огня, который постоянно светился в глазах в прошлые годы. Преждевременная седина и морщины на лице явно говорили о том, что тюремная жизнь не прошла для него бесследно. Теперь он вряд ли с безумной удалью вскочит в стремя и безоглядно пустится вскачь.
Уже ночь перешагнула на вторую половину, а они все еще не могли наговориться. На столе лежали открытые консервы, хлеб и сахар. На углу стоял самовар. Стеклянная банка, заменявшая пепельницу, была доверху наполнена окурками. Тускло горела керосиновая лампа, едва освещая две солдатские кровати, стоявшие в противоположных углах комнаты.
– Вот мы тут откровенничаем, - сказал Белозеров и, взглянув на потолок, на стены, спросил: - Тебя тут не прослушивают?
– Нет, конечно, теперыне до этого, - ответил Рокоссовский, улыбнувшись.
– Здорово же тебя напугали.
– Четыре года тюремных приключений даром не пропали,.
– сказал Андрей, отхлебывая чай.
– Постоянные допросы с зуботычинами и без... Но самым тяжелым для меня испытанием был март 1939 года, когда на суде объявили мои показания.
– Ты, конечно, помнишь?
– Ну как же не помнить, - сказал генерал, прикуривая очередную папиросу.
– Такое не забывается.
– Перед его глазами возникли камеры, следователи, допросы... Он старался не думать и не вспоминать о тех страшных годах, и это ему удавалось, но Белозеров всколыхнул душу, и воспоминания пришли сами собой.