Роман роялиста времен революции :
Шрифт:
Не мшало бы, прежде чмъ мечтать объ обновленіи человческаго рода, поразмыслить надъ нижеслдующей старой сказкой: одинъ рыцарь, страшный уродъ, но очень умный, желая усовершенствовать свою породу, женился на писаной красавиц, но еще боле глупой чмъ красивой, въ надежд, что дти его унаслдуютъ его умъ и красоту матери.
Но случилось иначе. Дти рыцаря вышли нсколько безобразне отца и нсколько глупе матери.
Въ 1789 году могли еще смяться надъ неудачею добродтельнаго рицаря, тогда еще не было дознано опытомъ,
Тмъ не мене 5-го мая 1789 г., король и нація отправились въ церковь Notre-Dame, въ Версали, молить о ниспосланіи благословенія Божьяго на ихъ освященный союзъ. И въ этотъ день, въ послдній разъ распустился цвтокъ лиліи, которой суждено было навсегда поблекнуть.
Великолпные ковры украшали улицы, по которымъ должна была слдовать процессія. Изъ полковъ образовались цлые заборы; окна, балконы, даже крыши разукрасились хорошенькими личиками и блестящими туалетами; торжественные марши оркестровъ чередовались съ пніемъ священниковъ.
Все, что было во Франціи великаго и преступнаго, все соединилось въ этомъ шествіи депутатовъ въ Etats g'en'eraux.
У одного изъ оконъ Petites Ecuries, недалеко отъ окна, изъ котораго, облокотясь, смотрлъ больной дофинъ, m-me де-Роганъ и графиня де-Вирье любовались на эту небывалую въ Версали помпу.
И вотъ раздались вдругъ апплодисменты.
Въ шествіи дошла очередь до депутатовъ Дофинэ, возбуждавшихъ въ высшей степени энтузіазмъ и любопытство толпы. На нихъ указывали какъ на первыхъ бойцовъ, которые боролись за свободу. Это прошлое соединяло ихъ съ третьимъ сословіемъ въ апплодисментахъ, которые привтствовали будущее.
Вс злобы m-me де-Роганъ, казалось, были удовлетворены. Но для жены Анри, для ея сердца, способнаго только на доброе чувство, въ этомъ молчаніи почувствовалась точно личная боль.
Она видла точно свое личное будущее въ этомъ будущемъ, которое ненависть подготовляла для Маріи-Антуанетты.
Это предчувствіе отравляло графин Вирье чувство гордости, охватившей ее, когда она замтила въ шествіи своего мужа, такого обворожительнаго въ костюм депутата дворянства, — что въ сущности было одною изъ немалыхъ ошибокъ дня.
Но даже эта ошибка была пріятна герцогин де-Роганъ. Если она желала реформъ, то такихъ, при которыхъ каждый оставался бы на своемъ мст.
И эта шляпа съ перьями, и эта шелковая шитая мантія, которую умли такъ изящно носить дворяне, рядомъ съ этими одноцвтными брызжами и черными мантіями "Messieurs du Tiers" (господъ третьяго сословія) говорили о томъ непреодолимомъ разстояніи, какое навсегда должно было раздлить на артистовъ и ремесленниковъ этихъ участниковъ общаго дла.
Тмъ не мене, революція, которую герцогиня олицетворяла въ Анри, разукрашенномъ перьями, для толпы являлась въ образ человка, котораго благородная дама напрасно старалась не замчать.
Зачмъ попалъ сюда этотъ забракованный дворянинъ?
Онъ наводилъ ужасъ.
О Мирабо говорили, что этотъ свтскій челов;къ боле, чмъ кто либо походилъ на
Мирабо шелъ въ рядахъ третьяго сословія, его чудовищная голова длала его туловище еще меньше. И однакожь, народъ видлъ только этого человка, глаза котораго были полны огня, уста полны дерзости, осанка полна презрнія. Пыль изъ-подъ его ногъ заслоняла собою для толпы все великолпіе королевскаго кортежа.
Можно было всего ожидать отъ подобнаго апоеоза. Жена Анри не ошибалась. Она страшилась, чтобы мужъ ея не поддался увлеченію, чтобы между нимъ и Мирабо не установилось солидарности въ силу смутнаго сходства взглядовъ, мнній.
О нтъ! Какъ бы ни было велико въ ея сердц уваженіе къ мужу, она въ данномъ случа обижала его.
Мирабо съ этого дня сталъ для Анри рабомъ, опьяненнымъ античностью. Дйствительно, для него незабвеннымъ явился контрастъ этой "ужасной головы" съ добродушнымъ лицомъ, улыбавшимся изъ окна королевской кареты. Контрастъ этотъ сегодня предвщалъ вс возмущенія завтрашняго дня.
Монархія во все время этой церемоніи, которую можно бы назвать похоронной, была жалка для графа де-Вирье.
Людовику XVI была она къ лицу. Неспособный къ личной иниціатив, сомнвающійся самъ въ себ боле всхъ другихъ, безпрестанно обманываемый своимъ сердцемъ, которое отдавалось всякому встрчному, близорукій въ дружб, какъ и въ политик, не отличавшій никогда, благодаря неврности слуха, ея эхо, онъ воображалъ, что слышитъ голосъ Франціи, когда говорили Морепа, Балоннъ, Бріеннъ и, наконецъ, Неккеръ.
Неккеръ, о которомъ говорили, что у него гипертрофія "я", раздлялъ въ этомъ, и совершенно искренно, королевскую ошибку. Если онъ не считалъ себя за Францію, то, по крайней мр, за ея сердце, ея умъ, ея волю. Онъ думалъ, что можно жонглировать со страстями великаго народа, увренный въ возможности остановить ихъ однимъ словомъ, направить ихъ однимъ жестомъ, плнить ихъ одною улыбкою. Чтобы испытать свое могущество, онъ съ перваго же дня бросилъ, въ вид яблока раздора между сословіями, вопросъ о проврк полномочій.
Затмъ, когда оказалось на лицо столько противоположныхъ интересовъ, онъ предоставилъ ихъ самимъ себ, въ увренности, что этимъ путемъ онъ заставитъ дворянство, духовенство и третье сословіе признать Неккера за необходимаго человка.
Но черезъ двадцать дней этотъ необходимый человкъ дошелъ до сознанія своего безсилія, и до того безповоротно, что, по словамъ одного современника, мечталъ о томъ, чтобы обрушилось зало "des Menus", лишь бы не быть смшнымъ [24] .
24
Маіуэ, M'emoires, т. I, стр. 261.