Роман… С Ольгой
Шрифт:
— Юрьев, будь джентльменом, а не озабоченным скотом. Чтобы женщина…
Она следит за мной? Смотрит, как я нажимаю кнопку, таращится на мой профиль, пытается пылинки снять с плеча. Издевается? Врёт? Или правда? Оля никогда со мною не взлетала, не испытывала наслаждения, лежала стонущим бревном, раздвинув ноги и поплевывая в потолок, считала количество проникающих в неё толчков и мечтала о том, чтобы я побыстрее кончил и ушёл?
— … её нужно сильно возбудить, но сначала накормить и…
— Отсосёшь — получишь сливочное и даже с шоколадной крошкой.
— Что? — отпрыгивает, как от чумного.
—
— Твой член — не еда, — Ольга пятится назад и забивает ягодицы в угол, затем подпрыгивает и повисает на руках, удерживая тело над полом лифтовой кабины. — Юрьев! — кивком зовёт. — Не приближайся!
— Я полижу, — всё равно иду.
— М-м-м, — у неё дрожат предплечья, скользят вспотевшие от напряжения ладони, а сама она кубарем стремится вниз, но не успевает приложиться задом о металлическую землю, потому как я подхватываю и сразу же закидываю, как увесистый мешок с картофелем, себе на правое плечо. — Ты чего?
— Так лизать или… — она мне там рубашку, что ли, в брюки заправляет? — Лизать надо или…
— Угу, — мурлычет, прокручивая между пальчиков ремень. — Юрьев, отпусти меня.
Ага! Рад, что не ошибся. Жена становится собой, когда покидает свой обычный круг и вырывается на волю. Что же мучает, что же угнетает?
— Оль?
— М?
— Ты другая, — смотрю на то, как меняются этажи на лифтовом табло.
— Ты тоже.
— Что это значит?
— Ты обнаглел, что ли?
— Обнаглел?
— Будешь повторять слова?
Помню, что это жутко раздражает, но, честное-благородное, не специально — так само собой выходит. Я в этом не виноват.
— А где Платонов и Фролов?
— Понятия не имею.
— Ты или разверни меня лицом, или…
— Не возникай. На этаже никого нет. Люди заняты делом.
— Каким? — пощипывает мне бока.
— Что ты делаешь?
— Возбуждаю.
Только я что-то ни хрена не возбуждаюсь. Но да ладно. Пусть себе играется.
— Люди сексом занимаются.
— Все?
— Поголовно, — направив вверх указательный палец руки, свободной от полезной ноши, глубокомысленно вещаю, всё сказанное подтверждая. — Это дорогая гостиница, Лёлик. Приезжих много, ночные бабочки не дремлют. Промысел, догоняешь?
— А ты откуда знаешь?
Я неделю здесь живу, к тому же кое-какими способностями обладаю. Люблю расследовать и наблюдать. Девочки меняются, а мужики как будто остаются прежними. Вот взять, например…
— Добрый вечер! — с открытым ртом на нас таращится Фролов.
Какого чёрта финик выполз в коридор?
— Привет, — бурчу и направляюсь дальше, похлопывая по оттопыренному заду.
— Это…
— Спокойной ночи! — поворачиваюсь к нему лицом, чтобы не отсвечивать — уверен, что покрасневшей от стыда — мордашкой, которая затихла и рвано дышит.
— Юрьев, ты…
— Пока, Сашок! — наглею и прикладываю «сладкий пирожок» своей ладонью.
— Прекрати! — шипит жена.
— Лялька, как дела? — писюша, сука, приседает и подмигивает, облизывая пошло губы.
— Спокойной ночи! — повторяю и прикладываю палец к носу. — Она, она, она, — тем же ногтем указываю на добычу, которую волоку в свой угол.
«В добрый путь!» — Фрол поднимает вверх
— Ура, ура, ура-а-а-а!
Вот козёл!
Глава 27
То же время
Что это такое? Что она там делает? Чем занята, рыская упорно по квартире, как потерявшая при гоне след легавая? Что ищет? Или всё наоборот. Она желает что-то спрятать, организовав взрывоопасную «закладку»? Наверное, заговоренную на неизлечимую болезнь кривую и косую восковую куклу, прошитую насквозь обеззараженными пламенем иголками. Нет-нет. Зачем так мелко и слишком прозаично? Да где бы эта женщина нашла способного на заклинание вуду-колдуна? Скорее всего, лавандовую веточку, вязанку чеснока и небольшие веники вербены с собою принесла. Она пытается напакостить моей жене? Подставить Лёльку, уличив в чём-то нехорошем и вполне конкретном. А её брожение не спонтанное и спорадическое, а чётко выверенное, регулярное, целенаправленное и злонамеренное? У этого движения есть объект, субъект, задача, цель и методы «исследования», а также собственные способы «решения»? Верится в подобную многоходовочку с большим трудом, но, по всей видимости, всё так и есть. Старая наперсница размечает территорию и осматривается на просторной, вверенной ей местности.
Однако возникает сразу же другой вопрос. Он реальный и прямой! Насущный, непростой и очень злободневный. На кого и что конкретно пялюсь я полных двадцать пять минут без остановки и смены точки наблюдения?
Это мать! Она, похоже, мозгами тронулась и почти мгновенно сбрендила, как только к нам зашла. Марго курсирует по общей комнате в пустой квартире, бережно переступая через подворачивающегося ей под ноги кота, оглядывается с интересом по сторонам. Широко расставив руки, вращается, как мельница, и, судя по картинке, чем-то возмущается и тяжело вздыхает, когда не шепчет нам с женой проклятия и злые наставления.
Я отметил не совсем нормальное поведение этой женщины сразу, как только получил уведомление в чат, в котором состою вместе с большим количеством камер для постоянного контроля за внутренним содержимым оставленного «места преступления».
«Коридор, 7.30 тёплого утра, обнаружено движение. Это человек!» — я дёрнулся, затем спокойно нацепил на нос очки, сел за свободный столик в ресторане при гостинице и стал ждать, когда мне принесут хороший завтрак на двоих.
Еду я заказал навынос. Почему так сложно? Почему здесь? Почему рано? Почему один? А куда вдруг подевалась борзая жена? Да дрыхнет без длинных задних ног восходящая и подающая огромные надежды звезда гостиничного разврата и неудержимой похоти. Вот колдовская гадина, да стерва окаянная. Где ж такую сделали, а главное, чем и как? Лёлька отвалилась — да-да, всё было так — после третьего интимного захода с резким, быстрым, жёстким проникновением в собачьем положении, а по-простому — я долбил жену, пока она не заорала, что: