Роман… С Ольгой

Иголкина Леля

— Разрешаю! — она, невысоко подпрыгнув, восклицает. — Давай уже! Юрьев, не тяни кота…

— Ой-ой-ой! Спокойно, детка. Вопрос сейчас подгоним, отставить панику, малыш. Хм? Хм? Хм? — ко рту прикладываю палец, будто запечатываю и пару раз похлопываю подушечкой по губам. — Означает ли твоя «недружба» с ночными сорочками, что ты собираешься спать со мной обнажённой? Будешь голенькой всегда?

— Э-э-э…

— Я не закончил, мадам! — отнимаю палец ото рта и направляю к ней, отдавая на расстоянии приказ молчать вплоть до оглашения «приговора». — Я хочу, чтобы ты была раздетой, когда находишься

со мной в кровати.

— Это не очень-то здоровый подход к делу. Отдаёт каким-то извращением. Ты принуждаешь?

— Я не настаиваю на объективном диагнозе, впрочем, как и руководстве к действию, жена.

— Ну, ладно. Чтобы успокоить, скажу, что с твоей одеждой хотела бы установить более тесный контакт. Возможно, кое-что придётся перешить, подогнать по фигуре, подрезать, чтобы укоротить, или дотачать, чтобы удлинить. Ромка, ты ведь напросился. Ей-богу, я этого не хотела, но выбора ты мне не оставил. Довожу до твоего сведения, что собираюсь поковыряться капитально в кованых сундуках с приданым. Что у тебя ещё есть, товарищ лейтенант?

Что бы это ни было, однозначно, всё теперь её!

— Рукава великоваты, — буравлю пальцем воздух, изображая мелкий винт, — плечи не на месте, да и длина…

— Что не так? — останавливает своё вращение, расставив ноги на ширину плеч, упирается, словно погружаясь голыми ступнями в пол, опускает голову, прижав подбородок к груди, тщательно сверяется с параметрами, на которые я ей указал. — Как по мне, то всё нормально. Что скажешь?

— Что-то не так.

— Коротко или…

— Уверен, что достойнее будет смотреться, если рубашка станет на десять сантиметров выше от уголка бедра, — сползаю по кровати, затылком попадаю на поднятую на дыбы подушку, подложив под голову руку, внимательно слежу за хихикающей озорной женой. — Юрьева? — она молчит, но глазками стреляет, как будто разговаривает сама с собой. — Юрьева-а-а? — никак не реагирует или просто-напросто издевается надо мной, испытывая расшатанное и небезграничное терпение. — Ольга Алексеевна, приём-приём?

— А? — внезапно вскидывается, блуждая томным взглядом, цепляется за что-то, что находится за моей спиной, вероятно, на верхней точке изголовья. — Откуда слышен мягкий голос? Кто меня зовёт? Это сон?

— Иди сюда. Пожалуйста, подойди ко мне, — протягиваю руку, на безымянном пальце которой поблёскивает надетое совсем недавно обручальное кольцо. — Детка? Ну же, — хлопаю другой ладонью по матрасу, нехитрым жестом подманивая Лёлика к себе.

— Что? — мягко тормозит и с опаской смотрит на меня. — Что ты хочешь?

— Ещё болит? — со странной хрипотцой в голосе интересуюсь состоянием её здоровья, направив взгляд на нижний край своей рубашки, сейчас доходящий до середины женского бедра.

— Нет, не болит, но немножко тянет. Мне кажется, я всё ещё чувствую тебя там, между ног. Знаешь, — Ольга негромко прыскает, а потом ко рту подносит крепко сжатые кулачки, которые она смешно прикусывает, — ощущение обескураженной случившемся событием лягушки, которую надули в том смысле, что воткнули в маленькую задницу огромную соломинку. Фьюить-фьюить, — расставляет руки, в области талии и низа живота, увеличивая зрительно себя. — Как на дрожжах, Ромка! Раздаюсь, словно меня пучит.

Ты двигался внутри, а я словно больше становилась. Знаешь, говорят, и целого мира им будет мало. Так вот…

— Это лучшее, а главное, подробное объяснение весьма неоднозначных ощущений, испытываемых женщиной, когда мужчина… — недоговорив, внезапно замолкаю, с осторожностью и тактом подбирая нужные слова.

— Обиделся?

— Где болит, жена? Подойди ко мне.

— Да нигде не болит, Ромочка. Вот здесь, — она двумя руками проглаживает внутреннюю поверхность своих бёдер, — приятная тяжесть. Так бывает, когда, не задумываясь о завтрашних последствиях, сегодня со всей дури впахиваешь в тренажёрном зале. Туда-сюда, туда-сюда, — сдвигает-раздвигает ноги, будто твист танцует. — Какой у тебя, кстати, обхват талии? Ты не Дюймовочка, Роман Игоревич.

Скажет тоже. Откуда я могу такое знать?

— Кровь идёт?

— Юрьев, не устраивай истерику и не порть мне настроение. Могу поклясться в том, что ничего не болит и кровью я, на всякий случай к твоему сведению, тоже не исхожу. Одним словом, жить буду! — показывает мне партизанский жест, дёргая мелким кулачком возле головы. — Прорвёмся, муж. Ты счастлив?

— Осторожно! Опять фамилия и грубости? — прищуриваюсь и шиплю. — Ш-ш-ш, — в воздухе перебираю пальцами, скрюченными в когти, — растерзаю, если ты не уберешь иронию и не уменьшишь жёсткость тона.

— Сказать, что я тебя боюсь…

А ты попробуй, детка.

— … означает, обмануть, соврать, сбрехать, если угодно. И потом, можешь меня терзать, но только через три-четыре дня.

Она бесстрашная и своенравная жена.

— Ты подойдёшь или?

— Не-а.

Сказала как отрезала. Если честно, до её замужества такой черты характера или элемента в поведении в упор не замечал. А вот сейчас вижу, что жена с изюминкой и не так проста.

— Будто бы я с лошади сошла, — посмеиваясь, Ольга продолжает. — Теперь, наверное, так и буду ходить, — она специально дугой или коромыслом округляет ноги, игриво ковыляет, демонстрируя мне отменную кавалерийскую походку после того, как незадачливый наездник всё-таки спешился и покинул спину своего коня. — Юрьев, ты крутой!

Это, что ли, комплимент?

— И на том спасибо, — благодушно улыбаюсь.

— Правда-правда. Я женщина, а ты мужчина! — тяжело вздохнув, выпускает предложение в потолок.

— Глас вопиющего в пустыне?

— И тем не менее.

— Тебе было хорошо?

— Не разобралась. Извини, пожалуйста, — плечами пожимает. — Но, — по-видимому, Оля ловит мой обеспокоенный незнанием взгляд, — было не так больно и неплохо.

— Не больно и неплохо, — цепляюсь за слова, и снисходительно вздыхая, повторяю.

— Ни капельки, — отрицательно мотает головой. — Послушать мудрых девочек, так в первый раз с мужчиной в постели царят только страх и дикий ужас. Ах, да, ещё какой-то мышечный спазм обязательно присутствует. Я, к твоему сведению, ничего из этого так и не ощутила. Однако ты, между прочим, запросто мог во мне застрять, наглый Юрьев, — прищёлкнув языком, пространно заключает. — Опа и ты навсегда в моих тисках.

Я и так там. Довольно глупо отрицать столь очевидный факт.

— Подойди, пожалуйста.