Роман… С Ольгой

Иголкина Леля

— Ромка, не укладывай меня. Не хочу лежать, не хочу спать, ничего не хочу. Я просто счастлива! Бывает же такое?

Наверное! Я не знаю.

— Хочу тебя обнять, — иду ва-банк, беру нахрапом и не унимаюсь.

— Позже.

— Сейчас! — настаиваю на своём.

Жена сгибает в колене ножку и наклоняется, специально выставляя зад:

— Смотри на меня издалека, любуйся, наслаждайся видом и не прикасайся. Хватит! Хорошего, как говорится, понемножку. Не гони лошадей, я хочу к такому привыкнуть и подлечить искромсанные внутренние органы.

Ты очень сильный, Юрьев! — теперь жена по направлению ко мне выставляет руку в определённом жесте, развернув ладонь, изрезанную часто линиями. — Оставайся на своём месте и не двигайся. Замри и наблюдай.

— Легко сказать, — плотоядно скалюсь, — но трудно сделать. Считаю до трёх, жена. Если не подойдешь, то буду вынужден применить небольшую силу. Один!

— Небольшую? — на гласном «о» она закатывает глазки и очень пошло раскрывает рот. — И только-о-о?

— Два! Оля, ты не выдержишь…

— Выдержу, Ромочка, выдержу. Привыкай! — жена хихикает и прячется в ладонях, как за тяжёлым занавесом. — Господи, я вышла замуж за тебя.

А я женился!

— Уже жалеешь? Три!

— Нет, — убирает кисти от лица. — Я никогда ни о чём не жалею. Предпочитаю что-то делать, чем бездействовать, сложив покорно руки.

— Поговорим? — киваю на её подушку. — Ничего не будет.

— Не отстанешь?

— Не привык сдаваться. Я человек действия, а ты моя цель.

Моя! Думаю, это Лёлик уже и без объяснений поняла.

— Лучше смерть, чем унижение?

— Так точно, — собираю скомканное одеяло, отталкиваю гору, подальше убираю, освобождая место. — Забирайся, а я угощу тебя мороженым.

— М-м-м…

Жена — большая сладкоежка, но маленькая лакомка, просто-таки тащится от сливочного угощения. Лёльку мясом не корми, а дай набить живот холодным взбитым молоком, сладкой ватой и медовой пахлавой, коих на местных пляжах, как говорится, с головой.

Бархатная тёплая кожа исходит мелкой россыпью мурашек, встающих от моих прикосновений: вожу рукой, очерчивая пальцами выступающий плечевой сустав, опускаюсь ниже, чтобы прищипнуть локтевую кость, и бережно царапая тонкое предплечье, торможу на гладком шарике маленького запястья.

— Можно это снять? — дёргаю свою рубашку на её груди.

— Зачем?

— Я тебя не рассмотрел, а сейчас хотел бы ознакомиться с подробностями.

— Так спешил, что родинки не посчитал? — хихикнув, Лёлька скрывается мордашкой на моём плече. — Ром, стыдно.

— Раздевайся.

Неспешно поднимается, но шустро ёрзает на заднице, подальше отползая от меня. Расположившись ко мне спиной, возится с планкой, пропуская через петлицы меленькие пуговицы и наконец раскрывшись, снимает уже помятую рубашку.

— Ну, как? — повернув голову, вполоборота задаёт вопрос.

— Улёт! — с присвистом заверяю. — Будь добра, повернись сюда.

— Обойдёшься.

— Опять до трёх считать?

— Выключи свет.

— Нет.

— Я не привыкла.

— Час назад ты подо мной скулила.

— М-м-м.

— А что такое?

—

Зачем напомнил?

— А что такого? — еще разочек повторяю.

— Я выла, как глупое животное. Мычала, словно на местной бойне проходила пересменка и мне не понравились руки молодого палача, — бухтит, по-прежнему не поворачиваясь лицом.

Ровные плечи, шея и спина. Узкая талия и растёкшийся на матрасе когда-то идеально круглый зад. Тонкие, непропорционально длинные руки, и перекрещённые в районе лодыжек ножки.

— Покажи себя.

— Ты услышал, что я сказала?

— Услышал.

— Тогда ты тоже раздевайся, — демонстрируя мне профиль, предлагает.

— Хорошо.

Подцепив большими пальцами пояс и упёршись лопатками в кровать, приподнимаю таз и стягиваю вниз широкие трикотажные штаны и остаюсь, в чём мать родила.

— Э-э-э… — Ольга зажмуривается, закусив нижнюю губу, блеет молодой козой. — Рома-а-а…

— Да-да?

— Боже, это ненормально.

— Ненормально закрывать глаза. Ложись сверху.

— Вопрос «зачем», я так понимаю, не стоит задавать? Он неуместен?

Умница моя!

— Я хочу поговорить со своей женой.

Вижу, что боится, считываю каждый неуверенный женский шаг, наблюдаю за тем, как мнётся и скрывается, пряча под длинными ресницами глубокий взгляд. У Лёльки непростые глаза. И это не обычная оговорка, а достоверный факт. Под соответствующее настроение они почти мгновенно изменяют цвет. Оля злится — её глаза светлеют, превращаясь в высушенный, соскучившийся за влагой, пешеходами замызганный асфальт. Теперь она чему-то радуется, а радужка теплеет моментально. А ещё, когда жена смотрит на меня, то я, как побеждённый злой медузой, в камень превращаюсь и теряю с большим трудом налаженную с миром связь.

— Какие планы на будущее? — вожу рукой, выписывая на хрупком позвоночнике чудные вензеля. — Что притихла?

— Слушаю твою дыхание. А ещё… — резко начинает, но также резко осекается.

— Угу? — скашиваю на возящуюся на моей груди глаза.

— Почеши мне спинку, — Ольга дергает попой, сжимая-разжимая ягодицы. — Это очень приятно. Ну же, Юрьев! Давай-давай. По затаившемуся состоянию понимаю, что тебе чего-то хочется, но чего…

— Никак не можешь осознать?

— В нужную точечку, любимый. Как иголочкой по яичной скорлупе. Ты так предупредителен, что мне становится страшно. Муж, читающий мысли жены, это нечто из другого мира.

Ну, что сказать?

— Нечто?

— А?

— Продолжай, пожалуйста. Я внимательно слушаю.

— Много болтаю? — я пару раз моргаю. — Полагаю, что даже в магазин женского нижнего белья я теперь не смогу пойти, чтобы не рассинхронизировать с тобой мозги.

Молча продолжаю делать то, что до её просьбы совершал.

— Ты болтушка, Лёлик?

— Есть немного. Люблю мальчиков стебать! М-м-м, вот так, вот так, — специально подставляется, — ласкай меня, — шепчет в основание шеи, обдавая кожу тёплым воздухом, который на каждом слове выдыхает.