Роман… С Ольгой
Шрифт:
— Как папа чувствует себя? — вполоборота обращаюсь к Маргарите, выбирая новое направление беседы.
— В пределах нормы. Всё так, как должно быть. Согласно его диагнозу, стадии и возможностям уже немолодого организма. Устала повторять. Не будем об этом говорить. Мой Игорь предпочитает не замечать проблем. Он радуется жизни и наслаждается каждым днем. Всем бы поучиться. Хотя и у него помутнения случаются. В такие мгновения я убеждаюсь, что он всё-таки нормальный человек, а не накативший ударную дозу транков наркоман, желающий забыться ненадолго ярким сном. Господи! Вот же простодырый идиот.
— Я заметила,
— Будто бы уважила?
— Да.
— Кто ж в том признается, девочка? Кто согласится с тем, что жизнь куда-то безвозвратно утекает, а счастье просачивается или просыпается, как песок сквозь пальцы? Он не хочет признавать, что онкология — по-прежнему неутешительный диагноз, что его лечение — извращенная форма войны с собственным организмом. Мы воюем ежедневно, да только пятая колонна в лице или форме его глупых предубеждений о том, что «не трогай — как-нибудь само пройдёт» путает все карты, — не скрывая пренебрежения, громко хмыкает свекровь. — Вы с Ромкой, как я погляжу, кошку завели? — её руки опускаются ниже, следуя по моему телу, не касаясь, повторяют выпуклые контуры, а после, остановившись на уровне моей талии, внезапно крепко обнимают. Уложенные друг на друга некрупные ладони застывают впереди, на животе, основательно прилипшему к позвоночнику. — Ты плохо питаешься, девонька. Диеты, стройность, глупость и подорванное навсегда здоровье. Эту глупость без усилий, но с твоим желанием, выправим ориентировочно за два дня!
Она не спрашивает? Поняла, пока рассматривала? Теперь, по-видимому, осмелилась сказать.
— Не надо, — пытаюсь освободиться от крепкого захвата, наклоняюсь, тянусь и подаюсь вперёд, но, как это ни смешно звучит, почти не вырываюсь. — Это кот. Его Ромка принёс. Сказал, что на пороге нашёл. Назвал Паштетом.
— Юмор?
— Наверное. Но имя прижилось.
— Кот, кот, кот… — мать тяжело вздыхает, а на последнем выдохе всё же отпускает. — Лёлечка, ты ведь вышла на работу?
— Да.
— Отлично.
— Да, — несмело отхожу, совершая шаг вперёд, при этом утыкаюсь нижней частью живота в край рабочего стола, стоящего перед трехстворчатым большим окном, выходящим во двор, где сейчас возятся мужчины, громко разговаривая и организовывая запланированные на обед костёр и с вечера замаринованное мясо.
Предусмотрительно муж снял рубашку и часы, вытянув из поясных петлиц ремень, спустил на бедренные косточки джинсы и пятерней взлохматил волосы, затем пристроился к отцу, чтобы нарубить дрова для не разожжённого пока мангала.
— Он сильно похудел, — сейчас Марго равняется со мной.
— Я не слежу за его питанием, — язвительность вворачиваю незамедлительно. — Вы меня укоряете?
— Просто сообщаю о том, что вижу. Я, как мать, сразу же заметила. Но Ромочке худоба идёт.
Ещё и как! У мужа огромное и стройное тело — свекровь права. Юрьев однозначно вырос. Вернее, окреп и возмужал сразу после нашей свадьбы. Он стал мужчиной, на которого таращатся девицы, когда проходят мимо и строят глазки. Приобрел статус так называемого сочного самца, потому
Да, где-то суховат, для кого-то, вероятно, тощ, но в то же время жилист и отлично сбит, по крайней мере, в нужных местах палач отличным образом укомплектован: выпуклые мышцы пресса, не раскачанная до безобразия грудь, рельефные бицепсы и идеальные по форме, как для мужчины, ягодицы заметны даже через костюм, а сейчас…
— Чем могу помочь? — обращаюсь к гордому профилю Марго, взирающей с прищуром на то, чем заняты мужчины. — Нарезка или…
— Всё уже готово.
— Значит, будем накрывать на стол?
— Пусть побудут вдвоем. Игорь со всем справится, а Ромочка ему поможет. Пройтись не хочешь?
Нет! Понимаю, что мать не присущую ей вежливость с огромным рвением транслирует, не жадничая, источает благодушие, унижается, подлизывается, вылезает вон из кожи — вот так желает навести мосты и устранить недопонимание, вернее, старается заштопать рану, которую я раздираю, потому как не хочу о том, что когда-то между нами было забывать. Каюсь — сильно провинилась, но и Маргарита в своем безудержном ожесточении больше не права!
— Погуляем по округе. М? Что скажешь?
— Я устала. Отвечу, что нет желания выходить за территорию. Ноги не слушаются, и я бы с удовольствием прилегла.
— Только десять часов утра, — мать сильно округляет глаза.
— Давайте, пожалуй, разберемся с меню, а потом…
Она отмахивается и отворачивается — свекровь как будто с полуслова понимает, что прежних отношений между нами больше никогда не будет. Из-за того, что произошло на следующий день после освобождения Ромки, мы стали с ней чужими и разорвали случайно обретенную родственную связь. Насилие нельзя прощать ни при каких условиях, какой бы вынужденной мерой оно ни было тогда.
Юрьев заносит над головой топор с длинной рукояткой и резко опускает на заготовленный чурбак, раскалывая напополам одним ударом деревяшку.
— Прости меня, пожалуйста, — она зачем-то повторяет.
По-видимому, этот день мы проведем в крайне слезливом настроении. Надо бы разорвать этот гордиев узел и с чего-то отвлеченного начать. Однако подлавливаю себя на том, что на той же ноте продолжаю.
— За что? — пренебрежением вздёргиваю уголок своей губы и будто удивлением круто выгибаю бровь.
— За наш с тобой последний разговор.
Вот это неожиданность! То есть она сожалеет о том, что высказала, когда поучала неразумную в кафешке и предлагала пойти на гадский шаг, выпотрошив своё нутро в угоду мужу, который всем пожертвовал ради меня.
— Я его уже не помню.
Такая ложь почти профессиональна. Да, за столько лет я отточила мастерство обмана. Намеренно помалкиваю, если становлюсь свидетельницей очевидной глупости, держу марку и не подаю вида, что всё прекрасно понимаю и чуть-чуть сочувствую тому, кто дурость без стеснения проявляет. Вот и сейчас. Я играю и строю из себя кретинку, не помнящую, что употребила в качестве питательного завтрака сегодня. Куда уж мне в памяти удержать то, что произошло несколько недель назад.