Роман… С Ольгой
Шрифт:
— Подслушивала? — мне кажется, что муж спокойно возится в углу.
— Нет.
— Я тебя видел, Лёля.
— Тебе показалось, — щекочу кошачий подбородок и целую подставившийся для ласки покрытый шерстью лобик. — Да, мой маленький? У Юрьева параноидальный бред. Что-то там мерещится и где-то видится, а после кажется. Боже мой, ты, видимо, на голову больной.
— Шпионила или волновалась?
— Ни то, ни то.
— Спасибо за честность. Оль, помоги, пожалуйста.
— Нажми кнопку и получишь результат. Я уже легла и не собираюсь вставать.
—
— Чайник электрический и современный. Там сбоку имеется сенсорная кнопка. Придави легонечко и…
— Ты поняла, что я сказал матери?
— Не прислушивалась, — с замиранием отвечаю.
— Было время всё обдумать, и я незамедлительно воспользовался случайно выпавшей возможностью. Я подумал, Лёлик.
То есть? Эти слова рассматривать, как окончательный вердикт, как завершение фразы или начало чего-то непростого, очередного виража.
— О чём? — теперь я вынуждена убрать с лица и головы спасающее от его внимания одеяло.
Вот урод!
— Я о разводе, — как будто бы он никуда не уходил. Стоит и пялится, как идиот. — Мое условие — один год!
— Год?
— На примирение и разрешение споров. Год собачимся, как не в себя, а по завершении, скажем, в случае сугубо отрицательной динамики, разводимся. По рукам?
— От тебя воняет.
— Извини, — подняв руку, палач принюхивается к оказавшейся у его лица подмышке. — О, привет, малыш, — отвлекшись от не совсем приятных ароматов, он треплет крошечное ушко, которым Пашка прядает, словно невысокая лошадка. — Хорошо пристроился на женской груди. Подъём, наглый котяра. Труба зовёт.
— Где ты был? — таращусь на обнаженный торс и сглатываю слюни, как оголодавшая за лаской человеческая самка.
— На улице.
— Ты оглох?
— Я бегал, Оля. Как известно, аэробные физические упражнения здорово прочищают воспаленные непрерывным мыслительным процессом беспокойные мозги. Я отвлекался и заново знакомился с местностью.
— Шесть часов?
Он отсутствовал одну четвертую часть земных недолгих суток.
— Много пропустил, пришлось навёрстывать. Поможешь с кувшином и тазом?
Не отстанет и всё равно заставит.
— Не обижайся, если вода зальёт глаза и уши, и начнет кусаться и щипать.
— Это я как-нибудь переживу. Всё?
— Что «всё»? — спускаю босые ноги на пол, прикоснувшись пальцами к настилу, вздрагиваю будто обжигаюсь.
— Вот, возьми, — муж выставляет мне под ступни тапки.
— Благодарю, но… — почти не прикасаясь, в сторону носками отодвигаю.
Оттолкнувшись от кровати, встаю и распрямляюсь, наигранно зеваю и, потянувшись, специально выставляю грудь вперёд. Юрьев смотрит на меня, таращится исключительно в лицо, прищурившись, сосредотачивается на моих глазах, а вот колышущиеся сиськи перед носом не вызывают почему-то интереса и скупого уважения вспотевшего — если муженёк не врет, конечно — от шестичасового бега чувака.
— Куда? — разведя руки по сторонам, он медленно вращается вокруг себя. — Где у нас ванная комната?
Да уж, дом старый и не оснащён удобствами, поэтому:
— Миска там, — кивком указываю на комод,
За шесть часов вода почти остыла, но температура кажется по-прежнему комфортной. Его персональный выбор — моя скупая помощь. Будем вместе принимать походный душ…
В джинсах с обнаженной верхней половиной тела, низко наклонившись, муж колдует над огромным тазом, выставленным на низенький комод. Он тщательно споласкивает шею, руки и лицо, смывая пену, громко фыркает и сплевывает мыло, попавшее случайно в рот. Сейчас я вынужденно наблюдаю, как плавно перекатываются аккуратные мышцы под смуглой кожей, как аккуратно формируют свой узор голубые, ярко выраженные вены на его предплечьях и плечах, как мерно раздается грудная клетка и как глухо бьётся там внутри огромное, но раненое мною сердце.
— Рома? — выливаю ему на шею и затылок воду.
— Угу? — вполоборота отвечает.
— Ром?
— Я слушаю, — муж упирается ладонями в край импровизированного умывальника.
— Ты серьёзно?
— Вполне.
— Недослушал и…
— Двенадцать месяцев, Юрьева. Речь ведь о разводе? Ни о чём другом мы уже не можем говорить, поэтому я считаю, что с этим угадал, — он тянется за лежащим перед ним махровым полотенцем, а я зачем-то подаю его. — Спасибо, — благодарит, перехватив.
— Почему ты такой упрямый?
— Разумный, солнышко. Так точнее, — муж вытирает руки, а затем не отводя от меня глаза, закрывается, прячась за мягкой темно-красной тряпкой. — Ты красивая, жена. Особенно, — бухтит себе под нос и в полотенце, — когда изображаешь Мату Хари.
— Кого?
— Шпионку из Нидерландов. Была такая дама. Историческая личность. Печально закончила, конечно, хотя точно знала, на что шла.
— Пошёл ты… — резко отступаю. — Жрать будешь?
— Не жрать, а ужинать, — откинув наконец-то полотенце, он смотрит на отражение, которое проецируют часы на стенку. — В половину третьего ночи или утра?
— Раньше это тебя не останавливало, — злобно ухмыляюсь, сейчас припоминая, как в прежней жизни мы частенько с ним засиживались на кухне. Прикрыв плотно дверь, кормили друг друга тем, что, как говорится, Бог послал.
— Обмен веществ уже не тот. Возраст, Лёлик.
— Ну да, ну да, — разворачиваюсь, намереваясь подойти к кровати. — Где ты будешь спать?
— Вопрос с подвохом?
— Здесь одна кровать и…
— Кот убрался к себе, — я слышу в голосе крайне издевательский смешок. — Какой мудрый мелкий парень!
— Кыс-кыс, — присаживаюсь и подбираюсь к открытой нараспашку переноске гусиным шагом. — Паша-Паша-Паша…
— Он тактичный малый, Юрьева, — мужские руки трогают меня за талию и властно, скорее нагло и бесцеремонно, притягивают к себе. — Ты отошла? — муж шепчет в мой затылок, забираясь носом в распущенные волосы. — Я могу вернуться в кровать?
— Мы расстались.
— В городе.
— Без разницы. И ты мне изменил.
— Не изменял.
— Василиса, Юрьев! Ты приготовил ей цветы. Белые розы в стильной упаковке.