Роман… С Ольгой
Шрифт:
— За непрошенные советы, — она, по-моему, настаивает?
— Я к ним не прислушиваюсь. Никогда — до, и уж точно — после.
— За влезание не в свои дела.
Прекрасный лозунг! Марго — искусный, а главное, известный провокатор. Она та женщина, из-за которой в глубокой древности глупые и недоразвитые, а также поддающиеся на провокации мужчины устраивали смертельные дуэли, где погибали из-за какой-нибудь банальщины из разряда: «Дайте мне уйти из жизни, потому что Маргарита предложенный носовой платочек не взяла».
— Я Вас дальше «здравствуйте и до свидания» не пускаю. Вы не пройдёте. Там всё закрыто для таких, как вы. Между прочим,
— Что? — жалко ухмыляется, пытаясь не вникать, да только ни черта у ведьмы не выходит.
Юрьев способен не обращать внимания на мать! Открылся полезный навык по чистой случайности. Не буду воскрешать условия и время действия, но, если вкратце, то это было так…
— Он ушёл, Марго!
О другом ведь думала, тогда зачем ввернула этот факт?
Задрав повыше нос, но всё-таки прикрыв глаза, гордым и в то же время странно дребезжащим тоном заявляю:
— Мы разводимся. Нам дали время на примирение, которого, оба знаем, больше не будет. Всё решено давным-давно. Это нужно было сделать ещё тогда. Глядишь, Ваш сын на ком-нибудь ещё женился и обеспечил вас покладистой невесткой и внуками, которых Вы бы приняли, записав маленькие души в свой профессиональный актив. Кстати, Юрьев согласился, потому что…
— Я думаю, что он смирился, — с некоторым удивлением в голосе шепчет чего-то испугавшаяся свекровь. — Но ты вполне можешь удивить чем-нибудь этаким.
— Он пообещал, — обращаюсь к ней лицом. — Я же со своей стороны могу пообещать только то, что не отверну. Нас разведут, вероятно, через месяц-полтора. Уж потерпите. Ладно?
— Всё-таки единственный выход? — похоже, кто-то недоволен или бездарно сожаление играет. — По-другому нельзя? Обязательно доводить до крайности? Необходимо вырвать из грудин сердца и продемонстрировать синхронную агонию.
— Маргарита Львовна, Вы что-то путаете, — хочу приправить издёвкой каждое словцо, но голос предательски дрожит, а глаза стремительно влажнеют. — Василиса и Юрьев. Разве не об этом Вы мечтали, кстати, сидя в той кофейне. Подпрыгивали на стуле, пока приводили доводы в пользу того, что сын мог бы попробовать с другой. Я согласилась с этим вариантом и дала ему добро.
— Что? — подбивает воздух подбородком. — Добро? Сожалею, что не ошиблась. Вот так злость застит глаза? Вот так ненавидишь его за то, что не был с тобой рядом? Вот так мстишь и наказываешь? Ты же разрушаешь собственное счастье! Господи, как же тяжело с такой упрямицей. Оля-Оля…
С ума сойти! Она реально, что ли, ни хрена не догоняет или старается, как можно побыстрее умыть ручонки, чтобы уже на финишной прямой нашего супружества, как говорится, оказаться ни при чём, но лишь воскликнуть:
«Я здесь лишь для того, чтобы рядом постоять. А вы о чем подумали?»?
— Сменим тему, — злобно скалюсь и снова занимаю позицию смотрящей за тем, чем заняты отец и сын.
— Решила сдаться?
— Если Вы не возражаете, то запросто могу нарезать салат: помидоры, сладкий перец, огурцы, зелёный лук, чеснок, петрушка и укроп. Что скажете?
— Скажу, что ты слабачка, Юрьева, — сквозь зубы цедит мама. — Что ты неадекватная баба! Что ещё?
— Не стесняйтесь, — прихватываю сложенный на спинке стула фартук, — недолго осталось, Марго. Потерпите девку, не выдерживающую бешеный темп жизни в сильном, уверенном и гордом семействе. Я верну свою фамилию, чтобы…
— Он за тебя…
— Я об этом не просила, мама, — молниеносно перебиваю, чтобы не слышать
— Да закрой же ты рот, тварь неблагодарная!
Вот и хорошо! Вот и здорово! Наконец-то Маргарита стала вновь собой. Заискивающий тон, сладенькая речь, уменьшительно-ласкательные формы для всех слов, которыми она жонглирует, пока разговаривает со мной, — обыкновенный камуфляж, наглая ложь, простой обман, видимость, имитация, сущая фикция, долбаный подлог. Волнуется за сорокалетнего «мальчишку», от которого в скором времени уйдёт жена? За столько лет Маргарита свыклась с ролью мудрой мамы, а быт и соответствующее положение однозначно устоялись. Так что любое отклонение от нормы и комфорта заставляет напрягаться и подстраиваться под непростые обстоятельства. Спрашивается, а на хрена что-либо в этом возрасте менять? Бесится свекровь. Лютует. Но отдает себе отчёт в том, что это вынужденная, хоть и крайняя мера, поэтому гримасы корчит, язвит и вместе с этим забавляется, поглядывая на то, во что превратился наш с Ромкой брак.
— Порознь нам будет лучше.
— У тебя нет детей, Оля. Господи, ты ведь рассуждаешь, как паршивая соплячка, у которой есть только два цвета на палитре — чёрный и белый. Мыслишь затёртыми до дыр стереотипам. Обладая неплохими, скорее, исключительными внешними данными и обширным словарным запасом — трындеть-то ты умеешь, пользуешься тем, что тебя почти никто не понимает. Сейчас какую роль играешь? Обиженную на судьбу? Бросившую ей вызов? Ты ни дня не страдала, не боролась за свое. Ты покорно сложила руки и предпочла написать заявление, чтобы одним росчерком разрешить проблемы. Нет детей, зато эгоизма с головой. Поделись им с какой-нибудь девицей, которая за седьмым приходит. Жить нужно ради, Лёля, а не для. Не для потехи, не для страдашек за несбыточным или умершим. Отжившему и канувшему в Лету твои эмоции ни к чему. Живи ради себя, ради мужа, ради сына или дочери, ради будущего. Вот тогда у тебя не останется свободного времени на ковыряние в протухшей голове. Вы заскучали, Оля. Всё устраивает. Всё идёт по накатанному. Всё нормально. Жизнь — малина, хоть и пресная, а временами кислая и мерзкая. Ты просыпаешься…
— Хватит!
— Ты просыпаешься и, открыв глаза, первым делом шаркаешь на балкон, чтобы выкурить сигарету и выпить чашку кофе в лучшем случае, а в худшем залить глаза вином и завидовать, завидовать, завидовать. Смотреть на чужое счастье влюбленными глазами, а своё, увы, немного приболевшее и потому находящееся не в нужной форме, отталкивать двумя руками, повесив себе на лоб табличку: «Внимание! Ведём переучёт». О чём ты думаешь, когда сидишь там, задрав ноги и расчёсывая кудрявую манду, зевая и стебая мужа? Заткнись и слушай!