Роман… С Ольгой
Шрифт:
— Это очень… — я чувствую, как у меня сильно парусят щёки, а слёзы бесконтрольно выбираются из глаз. — Вы же…
— Нет уж, ты выслушаешь меня без истерик и дешёвых манипуляций. В этом, между прочим, тоже опыта маловато. Я же говорю, что ты мастерица создавать видимость. Твои заскоки производят впечатление на неокрепшие умы. Давишь случайно подвернувшихся идиотов слабенькой харизмой. Да, по сравнению с тобой, они полнейшие кретины и глупцы. Тебе не встретился достойный противник, Лёля. Ты не схлестнулась с тем, кто способен одним взглядом выбить почву из-под ног. Полагаешь, что
— Отпустите!
— Не думай, что я неосторожно намекаю на кого-то конкретного, но мой возраст, жизненный анамнез, сучий опыт, а также жуткая судьба, позволяют утверждать, что я мудрее, Юрьева. Ты послушаешь внимательно и осознаешь! Твоё горе — исключительно твоё, а моё… Во сто крат сильнее!
Об этом не желаю знать. Зачем мне, в сущности, чужие страшные секреты. За столько лет я устала быть последней шавкой в этой стае. Здесь заправляет альфа-самка, которая сейчас пытается мне что-то втолковать. Что-то, от чего у меня, по её мнению, окончательно поедет крыша, а чрезмерно воспаленное сознание наконец-то перестроится на долгожданный нужный лад.
— Он единственный ребёнок, потому что я не смогла родить второго, третьего, четвертого. Да! — брызжет ядом и слюной, оплевывая мне лицо и грудь. — Я тот самый сапожник без сапог, который за деньги может лишь чинить чужое, а по острому асфальту ходит босиком.
— Плевать…
А дальше темнота! Её ладонь мгновенно обжигает мою щеку и вынуждает задержать на жалкую миллисекунду рваное дыхание. Потом я странно глохну и с раскрытым ртом выслушиваю исповедь взбешенной, но сильной женщины, которую почему-то именно сегодня не заткнуть…
Марго лишилась «женского нутра» через несколько лет после рождения Ромы. У этой матери не стало матки в тридцать восемь лет. Как всё, черт возьми, совпало. Она, оказывается, стерильна и почти… Невинна. Какая интимная жизнь могла быть у этой женщины? Не знаю и не хочу знать. Вызвала ли эта информация нужный отклик в моём сердце? Тяжело пока судить, но спесь на оставшуюся часть дня я всё-таки убавила. Сижу вот на поскрипывающей от моих подпрыгиваний кровати, поглаживаю спящего котёнка, не сплю, потому как жду пропавшего куда-то Ромку. Как сквозь землю провалился после ужина. Убрался вон, а главное, что предусмотрительно не забыл отключить свой телефон.
Глава 18
То же время
Снаружи кто-то бродит. Крадётся, согнувшись в три погибели. Ломает ветки, топчет грядки, пробирается сквозь гущу, рычит и скалит зубы: затаившееся зло хохочет, за мною наблюдая.
Вжавшись в стенку, с головой накрывшись лёгким покрывалом, слежу через окно за тем, что происходит по ту сторону уютного пространства. Паштет работает, как трактор, мило жмурит глазки и, разложив горизонтально маленькие ушки, носом упирается в единственную подушку на кровати.
«Уже два ночи, чёрт возьми» — сощурившись, сверяюсь с проекционными часами. — «Юрьев! Где же ты?».
Во дворе гуляет ветер и накрапывает совсем не августовский дождь. Капли барабанят по стеклу,
Она не спит… Покой семьи сторожит? Дозором ходит? Нет! Свекровь сидит. Марго раскачивается в плетенном кресле, уставившись безумным взглядом перед собой. Определенно виден гордый женский профиль, как будто идеальные черты лица и стянутая на груди побитая молью шаль. Деревянные витые ножки ритмично стукаются о поскрипывающий чистый пол, а волнистая чёлка глухому звуку подпевает, подскакивая над выпуклым женским лбом.
«В чём дело?» — внезапно до меня доносится спокойный материнский голос. — «Нагулялся?» — она к кому-то обращается? — «Остановись, пожалуйста. Я хочу с тобой поговорить. Рома!» — свекровь вдруг резко окликает вернувшегося восвояси сына.
Спасибо, что живой! А я, как вор, на цыпочках подкрадываюсь к подоконнику. Вмазавшись лицом в серо-мутное стекло, себя растаскиваю по гладкой и прохладной поверхности, выкручиваюсь, чтобы увидеть то, что на веранде происходит.
— Рома! — обращаясь к сыну, мать поворачивает только голову, а телом никуда не движется, поймав, по-видимому, жёсткий паралич из-за продолжительного неподвижного сидения. — Я прошу тебя. В конце концов, это ведь невежливо. Ты отворачиваешься, будто я чумная. В чём я виновата перед тобой? Ты промок, сынок? Возьми-ка полотенце, — предлагает свой платок. — Вытри хотя бы лицо. Слышишь?
— Я хочу спать, — Юрьев тихо отвечает, — и ты ложись. Всё нормально. Принял освежающе-бодрящий душ и прогулялся. Полезно для здоровья.
— Продрог?
— Нет.
— Выпьем чаю?
— Нет.
— Есть хочешь?
— Поздно, — я слышу, как скрипят половицы под его твёрдыми шагами и как он тяжело вздыхает, когда обходит мать. — Отец отдыхает?
— Да.
— А Оля?
— У вас в комнате. Она ушла туда после ужина и больше не выходила. Читает, наверное, или спит, или с пушистым котиком играется. Лучше бы о ребёнке подумали, чем… В детство играетесь?
— Мы обязательно прислушаемся к мудрому совету, но, вероятно, позже. А Пашка ребёнку не помешает.
— Позже?
— Не стану комментировать. Это тебя не касается. Но всё же попрошу, — муж сипит и пару раз прикладывает кулаком о стену дома, — не лезь, пожалуйста, в мою семью с похабными намёками или рационализаторскими предложениями об улучшении сексуальных отношений. Это ни к чему! Ни к чему хорошему твое рвение пока не привело. Всё становится только хуже. Хотя бы эти два дня, пока мы здесь находимся, побудь паинькой и сделай вид, что ты очень счастлива за нас, и тебя, родная, всё-всё в нашем тихом кабачке устраивает и не напрягает.
— Я счастлива, если счастливы мои дети, — шипит Марго. — Как тебе не стыдно. Разговариваешь, как с врагом народа.
— Мам, не криви душой, — я наблюдаю, как сильно Ромка морщится. — Ещё и суток не прошло, а вы с ней друг на друга уже не смотрите, хотя по приезде чуть ли не в десны целовались. Это у вас, женщин, так заведено? Настроение меняется не только в соответствующую фазу? Или это для нас с отцом разыгрываете очередной спектакль? Он болен, а мы его из пальца высосанными склоками пытаем.