Роман… С Ольгой
Шрифт:
— Я люблю играть.
— Какой тонкий и своевременный, а главное, своеобразный юмор. Пока мы с ней на равных, меня всё устраивает, и Оля держит форму, сражаясь с «ненавидящей её Марго», — она язвит, себя так пошло называя. — А так вас станет двое! Как прикажешь тогда играть? Отец ведь, как обычно, дистанцируется, а это означает, что я окажусь в жалком меньшинстве, я превращусь в ту, кого вы с ней на пару будете с воодушевлением избивать. Будешь за неё болеть? Ты ведь не придёшь в мою команду? Я твой враг, Роман Игоревич? Я Железная Леди, мистер Юрьева, склочная баба, люто
Стандартный набор фраз, с которым я, в общей сложности и по таким же ощущениям, с пятнадцати лет знаком. Мне бы научиться абстрагироваться или перенять отцовский опыт, чтобы всё это не замечать.
— Стоп! Прекратим прения. Не обсуждается.
— Это, полагаю, «да»? — Марго немного наклоняется, будто бы прислушивается к тому, что я сейчас скажу.
— Безусловное! — я же отклоняюсь и устраиваюсь жопой на столе, на который забираюсь, подпрыгнув вверх. — Можно остановить эти стремительные сборы и попросить его не выносить из дома вещи, словно кто подгоняет и толкает в зад? — показываю немного скошенным взглядом на снующего туда-сюда отца.
— Он собирает всё необходимое, а я отвечаю за сухой паёк. Всё нормально, Ромочка. Никто никого не выгоняет. Папа так решил. Вы с Олечкой побудете на хозяйстве. Дом в вашем полном распоряжении. Ой, какой же ты заспанный, — мгновенно переключается и, покачивая бёдрами, отчаливает от меня. — Два дня — не больше. Вы уедете, а мы вернёмся. Скажешь девочке, что так обстоятельства сложились. Побудьте наедине.
В глуши, лесу, неблагоустроенном шалаше? Всё вроде есть, да только рая нет. Известный классик посмеялся бы над этой ситуацией.
— Вы сбегаете? — покачиваю ногами, стукаясь босыми пятками о дверцы кухонного стола.
— Нас в гости пригласили. Не выдумывай, — с недовольным выражением лица наигранно грубо отвечает. — Слезай!
Замечательный ответ. Получается, что мы с Олей выгоняем старшее поколение из собственного дома только потому, что вчерашний день сильно не задался. И после такого в нашем табуне я, по умолчанию, что, впрочем, неудивительно, оказываюсь стреноженным жеребцом?
— Не убегайте, дорогие родители. Мы сегодня возвращаемся в город. У начальства послезавтра день рождения. Юрьевы, как старые друзья, на празднование приглашены, — и не найдя своему заду места, вынужденно опускаюсь со столешницы на землю.
— Сорок? — про возраст юбиляра спрашивает.
— Угу, — зеваю и почесываю средним пальцем бровь.
— А Сашенька?
Кто-кто? Наш милый Сашенька? Я, видимо, ослышался. Хотя с Фроловым моя мать каким-то образом организовала полнейшее взаимопонимание, обретя начфиновское уважение и непререкаемый почёт. Умеет двухметровая писюша находить общий язык с непростыми дамами. Правда, с той же лёгкостью влипает в какой-нибудь эрокриминал, по завершении которого успевает обзавестись элегантным погонялом, которым мы его потом с ребятами стебаем. Как оказалось, бабка Фрола репетировала с моей мамой в глубокой древности французский язык, который «престарелая княгиня» — как мы за глаза называем бабушку Сашка — знает, как родной. Откуда наш начфин берёт исток? Полагаю, что хитрый род произошёл
— И Сашенька, конечно.
— А жена?
О! О! О! Чёрт возьми!
— Чья? — нагло вылупившись на неё, безобразно удивляюсь.
— Костеньки.
«Костенька». «Сашенька». «Оленька». «Ромочка». Обалдеть! Она, по-видимому, издевается.
— Ася, — с улыбкой сообщаю.
— Анастасия! — Марго смешно подкатывает как будто даже одухотворенные известием глаза. — Сколько ей? — мне что-то слышится или я придираюсь к собственной ко всем благожелательно настроенной матери?
— Имя не изменяется, ма. Ей двадцать пять.
— Сколько? — теперь её глаза молниеносно округляются, а зрачок странным образом сливается с серо-зелёной радужкой, повторяя испуганный кошачий взгляд.
Пашка нас таким же образом стращает, когда шустро водит задницей, настраиваясь на стремительный бросок за чем-то, что дёргается у него под носом и перед глазами, расширившимися от страсти, в ожидании незамедлительной победы и получения гарантированного, но всё же утешительного приза из-за случившейся, например, промашки.
— Там всё нормально с метрикой. Она совершеннолетняя, а Костя — опытный.
— Опытный?
— Третий брак, мам. Как обращаться с женой, шеф стопудово знает.
— Подковырнул?
Просто обозначил всем известный факт. Что её так раздражает? То, что Красов не зацикливается на бабах, или то, что у него есть сын? Хм! А мама ведь не в курсе. Стало быть, сейчас я просвещу.
— Сына назвали Тимофеем.
— У него, что, есть сын?
А я садист — так лихо до белого каления доводить собственную мать!
— Угу. Красов хочет, чтобы я крестил ребёнка.
— Надеюсь… — мать выставляет на пояс руки и, набычившись, хрипит. — Это отголоски прошлого? Здравый смысл возобладает, я полагаю?
Она, к тому же, и безбожница. Всё ясно и больше нет вопросов. Вот поэтому нам с Лёлей не везёт. Я, что ли, не крещён?
— Оля будет крёстной матерью, а я…
— Так нельзя, Ромочка.
— А мы не советуемся, — мгновенно отрезаю.
— Вы женаты. Пойми, что…
— Естественно! — грубо перебив, поворачиваюсь к ней спиной. — Такими и останемся. Казалось, что мысль донёс ещё вчера, но нет, видимо, придётся повторить.
— Я поняла, — сейчас она стоит за моей спиной и рвано дышит. Я кожей ощущаю тепло, которое мать отдает мне в спину, когда лениво открывает рот. — Это против правил. Против правил, которые никто не отменял. Считай меня проклятой, вероотступницей или атеисткой, но по канонам супружеская пара не может взять духовное шефство над ребёнком. Что скажешь?
Намекает, что в этом случае, ради Тимофея, Костиного сынка, мы с Лёликом решимся на развод? Вероятно, я снова разочарую свою мать. Если это подтвердится и выяснится, что Марго не врёт, то я откажусь в пользу «материнства» Ольги. Красову придётся подобрать кого-нибудь ещё на роль крёстного отца. Уверен, что босс справится с простым заданием, тем более что желающих с ним породниться в нашем городке не сосчитать.