Росстань

Гурулев Альберт Семенович

По всему чувствовалось — быть переменам.

Вскоре друзьям удалось участвовать в деле. Дело небольшое, но все же дело. Сотня Николая Крюкова отбила семеновский обоз. Партизанам повезло: запаслись хлебом, патронами. У одного из возниц отобрал Федька банчок спирта и спрятал в своих переметных сумах.

А в конце зимы, когда прибыли гонцы от главных партизанских войск, отряд Осипа Смолина вышел из леса. В два дня заняли несколько сел. Под свист и стрельбу врывались на широкие улицы, рубили семеновские гарнизоны. Можно бы гнать беляков и дальше, но командиры не рискнули далеко уходить от леса. Да и коней

надо было поддержать: подотощали кони в тайге.

Через неделю семеновцы подтянули войска. Начались бои. Партизаны оставляли захваченные села, а через день-другой возвращались, лихо выбивая белых.

Но где-то совсем близко гудели большие бои. Подходили партизанские соединения, и подходила Красная Армия.

Шел последний год Гражданской войны в Забайкалье.

V

Весной, по теплу, опустели заимки. Скот угнали в поселок. Нечего больше делать на заимках. Да и в поселке сейчас работа не ахти какая. Кто хлеб сеял — уже отсеялся. Многие же посеяли столько, что пока будут молотить — съедят.

До покоса далеко. Мужики днями сидели на завалинках, дымили самосадом.

В поселке стали появляться чужие люди. Приезжали семьями, со скотом; останавливались табором на лугу, у самого берега грязной и топкой речушки, впадающей в Аргунь.

— За границу подались, — судачили на завалинках. — Что только делается на белом свете.

Вся громадная луговина пестрела палатками, телегами, яркими бабьими сарафанами. Прибывали все новые и новые обозы, зажигали дымные кизячные костры, останавливались в последней надежде: авось Бог даст, разобьют, порубают большевиков, и можно будет повернуть коней обратно к просторным крестовым домам, к уверенной стародавней жизни. Дальше-то все равно ехать некуда. Дальше чужая земля, Китай.

Мужики заходили в поселок. Большинство прохаживались по улицам в начищенных до блеска сапогах, в распущенных рубахах. Расчесанные бороды окладисто лежали на груди. Справный народ.

Но ходили и в ичигах, в жирно смазанных дегтем ичигах.

Бабы в поселке появлялись редко. Не до того. Подоткнув подолы юбок, бегали по теплому полю за удивленными ярким миром телятами, доили коров, плакали у дымных костров.

У всех было свое дело. Ребятишки безвылазно хлюпались в зарастающей зеленой ряской речке, сучили из белого конского волоса лесы, ловили карасей, во множестве здесь водившихся. Из Караульного приходили сверстники, с любопытством разглядывали приезжих. Но не дрались: дома строго запретили задирать чужих. А признакомившись, вместе сидели у костра, слушали страшные сказки, после которых хотелось непременно оглянуться, не стоит ли непонятное и темное за спиной.

Старухи молились. Вздыхали, крестились на восток, проклинали антихристов, носящих каиново клеймо, в злобе своей поднявших руку на царя. Ворожили на картах, разбрасывали бобы, радовались снам, которые сулили погибель сатанинскому воинству, дальнюю дорогу домой. И снова молились.

Беженцы прибывали. Зашевелились, заговорили о китайской стороне и в Караульном. Богомяков пригнал с дальних пастбищ, поближе к поселку, двухтысячную отару овец, косяк породистых кобылиц. Глядя на него, стали чинить телеги и другие мужики.

Около леса партизаны перекрыли почти все дороги. А по теплу придвинулись и

к большим степным поселкам. На голых увалах нет-нет, да и маячили партизанские разъезды.

Последнюю дневку партизанская разведка провела уже совсем близко от Караульного, за Казачьим хребтом. Николай Крюков, ехавший за старшего, отобрал в поход в основном посельщиков.

— Места там нам всем родные. Каждую кочку знаем, — объяснял он свой выбор командиру Осипу Смолину.

— Ладно, — махнул рукой Смолин. — Понятно. Только я тебе все равно маршрут дам. Задача тебе ясна: посмотреть что к чему. Наденете казачью форму. Погоны там… У родных не ночевать. Какая-нибудь сволочь подсмотрит, родных своих больше не увидите. Белые сейчас злые.

— Согласны, — хмуро кивнул Николай. — Жалко, конечно…

— Это приказ, — напомнил Осип Яковлевич.

Николай построжал лицом.

— Сам этого не сделаю и другим не разрешу, — из-за спины показал кулак своим.

Федька расплылся в улыбке, подмигнул дружкам. Про Смолина не зря говорили, что он затылком может видеть.

— А ты, — повернулся он к Федьке, — если будешь лихачить и полезешь, куда тебя не просят, из разведки вылетишь. В кашевары пойдешь. Николай доложит.

Федька рассматривал пыльные сапоги на своих кривых ногах, поигрывал нагайкой. Командир ушел.

— Ты, паря Кольча, вот что, — сказал Федька, — если наговоришь Смолину на меня, ей-богу, морду тебе расквашу. Знай.

— Так я сейчас пойду к Осипу Яковлевичу и скажу…

— Что скажешь? — округлил Федька глаза.

— А, дескать, мне этого антихриста в отряд не надо. Тогда как?

— Не антихриста, а анархиста, — поправил Лучка, пробуя, как вынимается шашка из ножен. — С ябедой пойдешь?

— Можно и сходить.

— Ну, пошутил я, — криво ухмыльнулся Федька. — Могу же пошутить.

Выехали с наступлением темноты. Ехали осторожно, молча и, казалось, каждый ушел в свои думы. Даже Федька молчал. Ночь была спокойной, и высланные в дозор Филя Зарубин, полгода назад прибежавший в отряд, и Петр Фролов не давали о себе знать.

Ехали всю короткую ночь, спешили пройти как можно больше, а утром стали подыскивать овраг для дневки.

Никита Шмелев, мужик из Тальникового, скрипнул седлом, повернулся к Николаю, указал в сторону двухголовой сопки.

— Вот там, паря Николай, места шибко хорошие. И ключик раньше бывал. Отдохнем по-доброму.

— Врасплох нас не застанут? — Николай привстал на стременах.

— Не-е-е. За пять верст вершего видно. Чуть чего — и в сопки уйти можно.

Овраг и верно оказался хорош. Только без ключика. Но нашли большую яму, наполненную водой. В луже густо плавали синекрылые бабочки, отливающие зеленью и синью букашки. Лошади неохотно пили теплую воду, цедили ее сквозь зубы.

Николай выставил наблюдение. Люди расседлали лошадей и завалились спать.

Солнце поднималось все выше и выше, накаляло степь. Северька, вылезший на край оврага, лениво посматривал на сопки, кусал сизую длинную травинку. На мгновение ему показалось, что низкорослый кустик, росший саженях в сорока, дрогнул: «Чего бы это он?» — забеспокоился парень. Северька спрятался за кромку оврага, тронул губами ухо напарника. Потом, припадая по-кошачьи, уполз в траву. Уже близ куста он приподнялся на колени, вскинул к плечу винтовку.