Ростов Великий
Шрифт:
Урусы, если проснутся, начнут взывать через оконца о помощи. Но их крики тотчас оборвутся: он, Арчак, пронзит их лица острыми вилами.
А Лазутке так и не спалось. Ну, никак не выходит из головы этот староста с враждебными глазами! Князь же и боярин мирно похрапывают. Не чересчур ли они спокойны, оставляя избу без караула. Правда, Неждан Иванович как-то заикнулся об этом князю, на что Борис Василькович твердо высказал:
— Мордва не посмеет замыслить худое дело на посольство с пайцзой. Гридни же — люди не двужильные, им тоже надо давать передышку.
Юный князь пожалел гридней: каждый дневной переход
Нет, видно, никак не уснуть в эту ночь Лазутке. Он поднялся, накинул на себя кафтан и потихоньку вышел на крыльцо. Ночь была беззвездная и дегярно-черная. Лазутка сошел с крыльца, пошел вдоль избы и тотчас наткнулся на что-то мягкое и шуршащее. Хмыкнул, наклонился, дабы пощупать руками и… оторопел: подле нижних венцов сруба были раскинуты охапки сена. Откуда?! Еще вечером ничего подле избы не было.
Лазутка застыл столбом, и вскоре услышал сторожкие, но грузные шаги. Скитник бесшумно, на цыпочках спрятался за угол избы.
Шаги приближались. Вскоре Лазутка разглядел смутную фигуру мужика, несшего на плече толстое бревно. Мужик, натужно дыша, остановился у крыльца и потихоньку освободился от поклажи. Лазутка услышал, как звякнул засов наружных дверей. А мужик, чуть постояв, вновь ухватился за бревно и припер им дверь.
Скитнику всё стало ясно. Он обошел вокруг избы, и, неслышно ступая, оказался у крыльца. Привыкшие к темноте глаза разглядели не только тяжелое бревно, но и большой замок, вдетый в отверстия железных навесок.
Лихой же человек достал огниво и принялся высекать из кремня искру. Лазутка закипел от злобы. Тать надумал поджечь избу, дабы погубить спящих в ней людей. Князя и боярина. Собака!
Скитник подкрался к лиходею, и тяжелым ударом кулака поверг того наземь. Удар был настолько силен, что Арчак долго не мог прийти в себя, а когда он очнулся, то оказался на дворе, связанным по рукам и ногам. Богатырские руки Скитника бросили старосту к лошадиному стойлу.
Лазутка вынес из избы горящую свечу в железном подсвечнике, подошел к Арчаку и пнул его ногой.
— Оклемался, собака!
— Не убивай, — прохрипел староста.
— Да тебя, сволота, четвертовать мало. Ишь чего замыслил, погань! Чем тебе не угодил князь?
— Не князь, а боярин Корзун. Когда-то близ нашего селища была битва. Ваш Корзун зарубил моего отца и брата.
— А ты откуда ведаешь?
— Я сражался вместе с отцом. Наше войско заманило урусов в лощину. Вот здесь-то ваш Корзун и убил отца и брата. Я кинулся на боярина, и хотел изрубить его на куски, но какой-то громадный урус свалил меня с ног.
— Так вот кого я, оказывается, шмякнул, — хмыкнул Лазутка.
— Ты- ы-ы? — с удивлением протянул Арчак, и лицо его вновь ожесточилось. — Значит, я бы уничтожил в огне еще одного злейшего врага.
— Не вышло, по-твоему, поганый.
Лазутка не стал будить князя и боярина: пусть отдыхают до утра. А утром Борис Василькович порешит, какую казнь назначить старосте.
Князь, выслушав рассказ Лазутки, страшно разгневался. Эта ночь стала бы для него последней, он принял бы мучительную смерть.
Борис Василькович зло глянул на связанного старосту и обернулся к Корзуну.
— Собрать всё село, а этого гада
Князь выбрал самую страшную казнь.
— Помилуй, князь! — взмолился Арчак. — Уж лучше мечом погуби, но только не на кол.
— Не помилую! Будешь сутки корчиться на коле.
Неждан Иванович позвал князя в избу.
— Дозволь и мне, Борис Василькович, слово сказать. Не хотелось бы сажать старосту на кол.
— Рубануть мечом? Слишком легкая смерть для этой мрази.
— Смерть?.. А если оставить в живых?
Изумлению Бориса Васильковича, казалось, не было предела.
— Да ты что, боярин, белены объелся? Староста помышлял тебя в огне зажарить, а ты еще его защищаешь. Не пойму тебя!
— Охолонь, Борис Василькович. Гнев разуму не советчик. Этот староста когда-то бился в честном бою. И теперь он надумал отомстить за своего отца и брата. Тяжко смириться с утратой самых близких людей… Ты, княже, как-то говорил мне, что помышляешь учинить мир с соседними народами, дабы легче затем воевать с ордынцами. Упоминал ты и Мордву. Ей, как и нам, так же ненавистны татаро-монголы. Если мы сегодня казним Арчака, то сие станет известно всей Мордве. Едва ли после этого можно говорить о дружбе с соседом. Вспомни любимое изречение твоего отца, Василька Константиновича: «Поладить миром». Много раз его мирные начинания приносили успех. Нам еще ни один день ехать по Мордве, и весть о том, что русский князь отпустил с миром преступного старосту, быстро разлетится среди эрзя и мокшан. Выбирай, Борис Василькович, чего тебе дороже.
После недолгого раздумья, князь приказал:
— Собирай всех жителей.
— И?
— Я объявлю о помиловании Арчака и призову Мордву к дружбе.
Глава 10
В ОРДЕ
Внук старшего сына Священного Покорителя вселенной Чингисхана, и сын Великого Джихангина [197] Батыя не походил своим нравом ни на деда, ни на отца. Он не был грозным и жестоким и… не любил войн. Сартак не участвовал ни в одном ратном походе, и не ощущал себя завоевателем. «Тургадуры оберегали его, чтобы ни одна стрела, пущенная вражеской рукой, до него не долетела».
197
Великий Джихангин — главнокомандующий войсками.
Хан Батый с тяжелым чувством покидал свою ставку. Сартак чересчур миролюбив, а врагов надо презирать, ненавидеть и уничтожать. Но сын не рожден барсом, в его жилах течет кровь матери, чересчур мягкой и податливой. Наполовину персиянка, наполовину русская, она постоянно внушала сыну, что убивать людей — величайший грех и воспитывала в Сартаке чувства добра и справедливости.
Он же, Батый, нередко наказывал свою жену и проповедовал сыну совсем другие истины. Но Сартак так и не стал железным багатуром. Но больше всего бесило хана, что сын с отрочества увлекся несторианством и чуть не открыто призывал правоверных сменить мусульманскую религию на христианскую. Многие защитники ислама негодовали, делали недвусмысленные намеки Батыю, но сын, не смотря на все увещевания и угрозы отца, не расставался с Библией.