Розовый слон
Шрифт:
Теперь Лукьянис зарделся, как индюшачий гребешок, и уже прошептал:
— Не может она этого сказать…
— Ну, не скажите, женщины иногда бывают болтливы.
— Нет и еще раз нет! Потому что такой Виты С. вовсе не существует. А если она есть, то я ее не знаю, не знал и не буду знать, к тому же я женат.
— Вот в том-то и дело, что этот относительно пустяковый проступок приобретает более серьезное моральное значение и становится глубже и весомее, — сказал Дирбис. — Для того чтобы он не приобрел излишне шумный общественный резонанс, я советую
— Вам вовсе не надо было его начинать. Я не могу признаться, так как я ничего не вырезал и никакой Виты С. или Виты А., Б., В., Г., Д. не знаю.
Дирбиса не убедило это упорное отрицание вины, ибо доказательств обратного было слишком много. Был на мосту, дата, нож — все совпадало.
Днем позже он просмотрел все послевоенные записи районного паспортного стола и нашел двух Вит. Хотя и была одна из них незамужней, они вряд ли могли быть с Лукьянисом — первой было семь, а второй шестьдесят семь лет. Значит, Вита С. приезжая. Дирбис внес предложение, чтобы республиканские дружины, по охране общественного порядка начали регистрацию всех проживающих в Латвии Вит, но начальник милиции сказал, что овчинка выделки не стоит.
Дирбис не мог допустить, чтобы самый первый проступок, который ему поручили расследовать, остался бы нераскрытым и недоказанным. В таком случае и собрание сотрудников финансового отдела было бы невозможно созвать и выступить с задуманной речью "Дружины охраны общественного порядка в борьбе за прочность семьи".
Дирбис во время одной встречи с нарушителем, записывая что-то в свой блокнот, сломал карандаш. Это был заранее продуманный ход.
— Не одолжите ли вы мне свой нож карандаш очинить?
— Я на той неделе ходил по грибы и обронил нож, — ответил Талис Лукьянис.
— По грибы? Даже свинухи уже не растут, — заметил Дирбис.
— Значит, просто потерял где-то.
Если бы Дирбис очинил тем ножом карандаш, на карандаше остались бы следы ножа. Судебная экспертиза легко доказала бы тогда, что преступление на перилах моста совершено тем же орудием. Значит, опасаясь разоблачения, Лукьянис нож спрятал. Жаль.
"У дружинников тысяча помощников — все общество", — вспомнил Дирбис ходячее изречение. Он обратился к наиболее близкой Лукьянису части общества — к его жене.
Черноволосая Вероника помешивала большой ложкой манную кашу, когда прибыл Дирбис.
— Забудьте на мгновение о симпатиях к своему мужу и, выполняя гражданский долг перед обществом, помогите органам следствия установить истину, — начал он, показывая снимок перил моста, потом пересказал уже известные нам факты и спросил, не знает ли она что-нибудь о Вите С.
— Мне ничего не известно, но я узнаю все и даже кое-что побольше, — Вероника помахала большой деревянной ложкой так энергично, что Дирбис испугался — не создал ли он ситуацию, чреватую новым преступлением.
— Я ему покажу, как шататься с бабами! Теперь я припоминаю. В ту пятницу вечером он вернулся поздно, сказал, что на работе устал, не ужинал, и тут же уснул. Перетрудился, бедняжка!
Вероника
— Сначала расскажи, что это за Вита, с которой ты пятнадцатого ноября любезничал на мосту?
— Этот сумасшедший и тебе задурил голову. Никакой Виты я не знаю и ничего не вырезал.
— Докажи!
— В советском праве записано нечто обратное: если и совершено преступление, то надо доказать, что я виновен, а я не обязан доказывать свою невиновность. Дай поесть!
— Семейные права мне важнее всех прочих. Бесстыдник, тебе нет еще и тридцати лет, а ты уже шляешься по округе, как собака! Расскажи все! Мы не можем жить во лжи.
— Я ж тебе говорю, что мне нечего рассказывать!
— Тогда ты эту ночь будешь спать на кухне, — и жена тут же захлопнула за собой дверь в комнату.
Лукьянис тоже любил правду и только ради того, чтобы наступил мир в семье, не хотел выдумывать. Лежа на кухне, он сквозь сон будто слышал, как что-то капает. Поначалу он думал, что из крана в раковину капает вода, однако, окончательно проснувшись, понял, что в комнате плачет Вероника и слезы капают на пол.
— Вероника, милая, пусти меня!.. — стучался он в дверь.
Дверь открылась. Его обняли теплые руки, лицо накрыли тяжелые черные волосы, темные как ночь, и ласковый голос страстно шептал:
— Расскажи и тогда оставайся со мной…
Лукьянис оцепенел. Чувство справедливости было сильнее жалости.
— Но мне нечего рассказывать!
— Тогда уходи. Пусть тебя крысы едят! — воскликнула Вероника и вытолкнула полуголого мужа обратно на кухню.
Лукьянис до самого утра, лежа на составленных стульях и глядя на связки лука, думал, что любовь, и ненависть очень схожие чувства. Может быть, любовь — это ненависть… Может быть, ненависть — это любовь…
Брак Лукьяниса на пятом году своего существования грозил рухнуть. Дирбис, прячась за темными очками, добыл доказательства, что Талис Лукьянис виновен. Вероника требовала доказательств, что Талис невиновен. Обоим недоставало только одного: признания самого Лукьяниса. А тот упрямо упорствовал в этом. Жена в борьбе за правду — вовлекла еще одну важную часть общества — трехлетнего сынишку Лукьяниса, которого она научила спрашивать: "Папа, кто такая Вита?"
Лукьянис оставался голодным, потому что, когда сынишка за столом спрашивал про Виту, отец вставал и уходил. И все же не отдал он Дирбису перочинный нож и жене не признался.
Когда ночи стали прохладнее, Талис, ночуя на кухне, был вынужден всю ночь топить плиту. Наверное, и жене одной тоже было не тепло, и она предложила компромисс:
— Ты меня обманул. Мне стыдно перед людьми. Настоящей совместной жизни у нас быть уже не может, но, если бы мы переехали в какой-нибудь другой город, может быть, мы еще смогли хотя бы на время пожить вместе, пока не подрастет мальчишка.