Розовый слон
Шрифт:
В этот момент зазвонил телефон. После короткого разговора буфетчица спросила:
— Есть тут Бирзе? Звонили из дома культуры, велели передать, что сломалась машина, просили подождать, транспорт, мол, уже в дороге.
Пятирогая люстра стала светлее, долговязая и тощая буфетчица красивее. Ведь обо мне беспокоятся и читатели меня ждут…
Спустя час, несмотря на второй выпитый от нечего делать стакан вина, негодование опять помаленьку стало охватывать меня, однако отсутствие ночлега сдерживало. И тут в дверях показался пожилой мужик в ватнике и валенках,
На улице темнота превратила развалины в сказочный замок и меня приветствовал хор галок.
— Поехали! — сказал старик и указал на сани с кошевкой, с мешком, набитым сеном для сидения. Сани с овчиной для ног, разумеется, были бы удобнее, но в юности я достаточно наездился и эдак, попросту. Лошадь взяла с ходу мелкой рысью, пахнуло запахами сена и конюшни, и я почувствовал себя как в юности, когда при езде сам держал вожжи, разворачивая свиток длинных-предлинных раздумий зимней дороги.
— Так у вас машина сломалась? — начал разговор я.
— Не машина, а шофер, — прокряхтел старик. — Я-то говорил, что добром это не кончится, если закусывать только соленым огурцом.
Стоп. Раз уж этот мужик видел, что шофер закусывал только солеными огурцами, не надломлен ли, так сказать, и он сам? Будто услышав мои подозрения, старик заговорил:
— В этом смысле лучше лошади ничего еще не изобретено: на эдакой скорости костей не поломаешь. И водительские права никто не отымет — без прав ездим. Гей! Да выпусти ты ноги из шерсти! — хлестнул он лошадь концом вожжей, потому что та, прислушиваясь к нашему разговору, перешла с рыси на шаг.
— Тут же и подтвердилось, что на этом "транспорте" действительно костей поломать нельзя. Оскорбленная лошадь метнулась на обочину. Левый полоз саней соскользнул с утрамбованного снега в рыхлый. Сани несколько мгновений тащились косо, как крыло самолета в стремительном повороте, затем я с мешком свалился в снег. Считая, что таким образом она нас проучила, лошадь остановилась. Я выкарабкался из сугроба, вытряхнул снег из рукавов и штанин.
— Как же вы так… — укоризненно покачал головой старик. — Никогда не надо отпускать вожжи. — Он забыл, что единственные вожжи держал он сам.
Дрожа от озноба, я положил в сани мешок с соломой.
— И одеваться надо по-зимнему, если уж хотите съездить в деревню, — поучал он.
Я промолчал, что не я вызвался ехать на лошади.
— В ватнике да в валенках никогда не замерзнешь.
От этого нравоучения тепла не прибавилось, и, когда лошадь остановилась наконец, я вылез из саней с окоченевшими ногами и надеждой, что попаду сейчас в комнату, где уж непременно будет потеплее, чем в санях.
На балконе старого фольварка меня ждала полная девица с черными, по-мальчишечьи подстриженными волосами. В этом доме тепла, наверное, было в избытке, потому что руки у нее были до локтей голые, если не считать ремешка от ручных часов.
— Заведующая домом культуры, — представилась она. — В деревне всякое бывает, всего предвидеть невозможно.,
Я взглянул на часы:
— Но уже восемь, пора начинать…
— А что же вы будете там делать, если зал пустой?
Я упал духом: неужто понапрасну я морозил ноги?..
— Это вам не город, — пояснила она. — Вы же, как писатель, должны понимать это. Вообще-то люди у нас приходят довольно точно. Если назначено на восемь, то в девять уж непременно начинаем. Если хотите ездить в деревню, то надо привыкать к этому.
От столь решительного тона я растерялся и извинился, что прибыл слишком рано.
— Ничего, выпьем пока чаю. — И повела меня на второй этаж.
Освещенная керосиновой восьмилинейной лампой винтообразная лестница, уютные деревянные балки казались декорацией из пьесы о деятелях культуры эпохи национального пробуждения, которые, распространяя просвещение, не боялись никаких трудностей, особенно если их за это еще и душистым малиновым чаем угощают.
— Электричество в принципе у нас есть, только месяц тому назад сломался трансформатор, — заметила заведующая.
На кухне в квартире заведующей, где старомодная плита с вмурованным в нее огромным котлом распространяла уютное тепло зимнего вечера, за столиком сидел еще какой-то молодой человек в тренировочном костюме и мрачно нарезал большие ломти ветчины.
— Наш шофер, у него сломалась машина, и с горя он, кажется, немножко выпил, — пояснила румяная черноглазка. — Он вас тут займет. Когда можно будет начинать, я вас позову.
Шофер не сказал ни слова, только ел ветчину, таким образом развлекая меня. А я, попивая чай, действительно отогрелся и уже начинал с юморком оценивать давешние невзгоды, потому что теперь, по крайней мере, я был спокоен за ночлег. И может быть, шофер притомится, и какой-нибудь кусочек ветчины перепадет и мне. Хотя бы вон та довольно толстая шкурка с жиром, которую он аккуратно отделял ножом от мяса. Если бы вокруг керосиновой лампы по стене ползало еще и несколько коричневых тараканов, это была бы уже идиллия деревенской жизни, как в мои детские годы. Но тараканов в деревне больше нет. Химия.
Около половины десятого, когда я уже выкурил последние папиросы, появилась заведующая.
— Ну, дольше ждать нет смысла. Я так и чуяла: не придут. Сегодня вечером по телевизору хоккей, сидят дома как пни. Разве их затащишь в дом культуры? В Риге этого никто не поймет.
— Но… тогда меня надо бы на другой вечер… — бормотал я, убитый ее честной откровенностью.
— А план мероприятий? Чтобы мне потом мылили голову? Ну нет. Пошли!
Сокрушенный логикой и планом мероприятий, я спускался вниз по винтовой лестнице, ступеньки которой скрипели и трещали, как сверчки. Наверное, полностью скрыть свои чувства от этой девушки я не смог, она приветливо схватила мой локоть и сказала: