Розовый слон
Шрифт:
Изнуренный от недосыпания и недоедания, бледный Лукьянис согласился. От нервного перенапряжения белые как лен волосы его начали выпадать, еще не успев поседеть, а лоб становился вдвое обширнее, хотя ничего путного владелец этакого лба придумать не мог. Соседи все были на стороне жены, так как стоял-то на мосту Лукьянис, а не жена его. Некоторые организации даже послали экскурсии, чтобы осмотреть перила моста. Засняли, изготовили диапозитивы и показывали их на лекциях о моральном облике.
В тот день, когда Лукьянис писал заявление с просьбой о переводе его в другой район, почтальон принес письмо, судя по штампу, опущенное здесь же в городе.
В письме было написано: "Ну, схлопотал мину
Лукьянис долго сидел молча, думал. Все ясно: это было делом женских рук, одна женщина прекрасно знает повадки другой женщины. Должно быть, кто-то из тех швей с курсов кройки и шитья из дома культуры, которых обложили налогом.
Лукьянис показал письмо Веронике и рассказал всю историю с налогами. Она обрадовалась спасенному брачному союзу даже больше самого Лукьяниса.
Вечером они растопили плиту тем заявлением, в котором Лукьянис просил перевести его на такой участок, где нет реки, нет мостов и не проживает ни одной женщины по имени Вита. На огне Вероника испекла оладьи.
— Как хорошо, что ты снова стал порядочным человеком! — вечером теплыми руками она обняла мужа и накрыла его лицо волосами, темными как ночь.
"Я никогда и не был непорядочным", — хотел возразить Лукьянис, но, подумав, решил о случившемся лучше больше не упоминать. Все хорошо, что хорошо кончается. А если начнет он много рассуждать да еще радоваться, жена может подумать: не сам ли он написал это письмо? И тогда доказать обратное не смог бы ни он, ни общественный следователь Дирбис, надев даже самые темные очки.
1963
Колониальные войны
(Из жизни приморских жителей)
Сотрудникам научно-исследовательского института производства высших орудий выделили в саулкрастских соснах земельный участок для строительства летних домиков. Согласно уставу, домики возвели из стандартных панелей, и все чувствовали себя равноправными, как граждане Франции в первый день после Великой французской революции. Но равенство под силу только добродетели.
Домики, разумеется, выглядели одинаковыми. Когда однажды ночью молодого ученого обнаружили на чужой даче, в которой спала жена другого ученого, то он оправдывался, что в темноте не разобрал схожие жилища и был убежден, что поднял одеяло своей постели, а не чужой. Несколькими тумаками по прикрытым частям тела ему доказали, что ученый тоже может ошибаться. Однако в наиболее разумных головах, то есть в женских, родилась мысль, что на домиках нужны знаки отличия, хотя бы для того, чтобы сохранить здоровую советскую семью. Сами ученые в принципе присоединились к этому. "Поскольку мы производим не стандартные, а оригинальные высшие орудия, домики наши тоже не должны быть лишенными своеобразия", — рассуждали они и покрасили жилища в разные цвета, другими словами, в те цвета, какие можно было достать в магазине, а в магазине в тот момент продавались синяя и лимонно-желтая краски. "Теперь и ночью легко найти свой дом", — рассуждали ученые в наивном восторге, забывая, что в темноте все кошки серы.
Наряду с покраской, начался стремительный процесс придания разнообразия дачам. Чтобы проследить за этим процессом, достаточно проанализировать события в двух соседних домиках. В одном домике жил Алмант Клауник с женой Гудритс, в другом —
— Нет в Латвии садовников, есть только зоотехники, — вздохнула Вивиана. — У нас есть латышская бурая корова, но пальм под открытым небом нет…
Гудрите ответила тем, что достала десять ведер земли и посадила цветущую японскую вишню, которая завяла только спустя две недели, как раз когда Вивиана сажала агаву, про которую продавец ей сказал, что агава будет цвести уже через пятьдесят лет.
— Калкав только аспирант, а ты — старший научный сотрудник, — мрачно сообщила Гудрите Клаупик мужу, который, правда, и сам это знал. — Наш дом должен соответствовать твоей научной квалификации. — И она приказала мужу расширить дом" пристроив ватерклозет. — Клозет характеризует бытовую культуру не только народа, но и каждого гражданина в отдельности, — обосновала она свое распоряжение.
В Саулкрастах уже начался период стремительной застройки, и местные халтурщики быстро сорганизовали доски. На крыше водрузили бензиновую бочку для воды. Разумеется, пустую.
Калкавы вовремя догадались, для каких надобностей предназначается пристройка.
— Это не может так оставаться и не останется! — поклялась Вивиана словами Райниса. — Докажем, что в культуре быта мы их превосходим!
И другие халтурщики привезли Калкавам тоже доски да еще не одну, а две бочки из-под бензина. Когда строительство было завершено, оказалось, что Калкавы даже вдвое превзошли Клауников: у них намечалось два туалета. Одну дверцу украшал петух, нарисованный в полный рост, другую — недвусмысленная леггориская несушка, и, чтобы недоразумения не возникали даже ночью, обе птицы были сотворены из светящихся красок.
Роковую и весьма существенную ошибку обе семьи обнаружили только тогда, когда подошел торжественный момент открытия заведений, то есть права первый раз дернуть белую ручку: вот тут и обнаружилось, что в колонии покамест отсутствовал не токмо что водопровод, но и канализация… Таким образом, солидные пристройки и бензиновые бочки на крыше сохранились как первые памятники архитектурным излишествам новой колонии. Клаупики потом хранили в своем шкафчике банки с вареньем; Вивиана Калкава же свои благоустройства приспособила под первый вытрезвитель колонии. Если муж являлся домой под мухой, она на виду у него ставила туда бутылку вина. Когда же муж потом прокрадывался, чтобы тайком выпить вино, Вивиана попросту запирала дверь снаружи. Калкав попадался в ловушку несколько раз, пока не наловчился вынимать доски в перегородке, которая отделяла "петушиную" комнатку от "курочкиной", а "курочкина" комнатка не запиралась.
И вот Гудрите опять обратилась к своему мужу:
— Ты же кандидат наук, а Калкав только аспирант. В его доме комнат столько же, сколько и в нашем. Думаешь, это справедливо?
— Все мы не только смертны, но и равноправны, — миролюбиво ответил бородатый муж.
— По-твоему, значит, и академик должен жить в общежитии, как студент! Так ты понимаешь равноправие? Это вульгаризация.
— Да нет же, нет, но… стены ведь не резиновые — куда мы втиснем эти новые комнаты?
— Кто тебе запрещает построить подвал? В каждом приличном доме теперь в подвале оборудуют если не финскую баню, то, во всяком случае, камин! Так чтобы был подвал!