Рубеж веков-2

Ludvig Normaien

— Это на мне смесь латинской, болгарской и сарацинской одежды. — ответил он сдержанно.

Дама приподняла тонкую бровь.

— Странно это, носить такую одежду. Вы ведь видите, все мужчины носят другую одежду. Вы выглядите диковато.

— Я только с войны, — пояснил Лемк спокойно, почесал шрам на щеке, затем скрестив руки на груди. — И ношу то, что удалось отнять. Заимствовал, что оказалось удобным.

Она тихо засмеялась, словно это было забавной выходкой.

— Сейчас тон в моде задают выходцы из республики святого Марка, — произнесла она

с тонкой ноткой превосходства. — Все носят их одежды.

Теодор улыбнулся краем губ, в его голосе прозвучал суховатый сарказм:

— Когда мы будем воевать в Италии, то непременно возьму их одежду.

Дама отпрянула на шаг, не зная, что ответить.

— Знаете, я вас сегодня видела. Вы были на Бычьей площади. Я видела как вы смотрели на тех бедолаг… на площади. Так, нууу… тяжело. Вы очень тяжело смотрели на рабов, — сказала она, глядя на него с любопытством. — Вы плохо к ним относитесь?

Теодор ответил просто:

— К ним — нет, — ответил он. — Мне просто не нравится само рабство.

— Но ведь это… обычай, — осторожно заметила дама. — В империи это всегда было.

— Обычай, который давно пора реформировать, — сухо бросил Теодор. — Раб работает плохо, если его бьют. Он никогда не будет думать о завтрашнем дне, никогда не возьмёт на себя труд защищать свою землю.

Дама нахмурилась, будто пыталась понять, не шутит ли он.

— Почему вы так уверены?

Теодор усмехнулся:

— Потому что мы уже проходили это. Когда-то, после распада империи, выжили только те, у кого были арендаторы — свободные люди, которые работали за долю урожая и могли взять в руки оружие, чтобы защитить себя и своих господ. А рабы… они громили всё вокруг, били в спину и переходили на сторону врагов. Рим пал не только под ударами варваров, но и из-за собственных цепей.

Она молчала, разглядывая его лицо, будто искала в нём ещё одно объяснение.

— Рабы нужны только ленивым хозяевам, — добавил он. — А ленивый хозяин — враг сам себе.

Дама смерила его взглядом с головы до ног и, развернувшись, ушла.

Теодор выдохнул и смахнул невидимый пот — как общаться с благородными дамами он даже представить не мог. Но вроде бы все прошло не так уж плохо.

Вскоре, видя что на него не обращают внимания, тихо ускользнул с этого вечера.

В Адрианополе пришло известие, что нужно идти дальше, в Подунавье. Команда к походу уже не удивляла никого. Лемк принял приказ без споров и провел свои сотни через Велико-Тырново, двигаясь к Никополю. Этот путь занял две недели — не из-за препятствий, а потому, что спешить было особо некуда.

Картина, открывшаяся перед ними, напоминала о том, что война неоставляла эти места в покое. Если год назад Теодор считал, что земля разорена, то теперь понял, насколько ошибался. Перед ним была пустая, словно вымершая страна. На месте селений — редкие обугленные остовы, едва заметные среди сорной травы. Крестьяне, научившиеся никому не доверять, при виде любых вооруженных людей, не разбирая кто это — сарацины или ромеи — бросали

всё и скрывались в горах и лесах, словно звери. Никто из них не верил, что армия несет что-то кроме бед.

Сарацин у Данубы уже не было.

Уход их объяснялся многим: ударами армии Петра Кавасила, беспорядками в горных районах Болгарии, нехваткой припасов. Лемк верил, что и его люди внесли свою лепту. Он был уверен, что именно действия их отряда — многочисленные стычки, уничтожение обозов и диверсии в горах — заставили султанскую армию ослабить хватку в этих краях.

На пути к Никополю им довелось не раз пересекаться с отрядами иностранных солдат, обосновавшихся в отвоёванных городах. Вид их повседневной жизни вызывал у людей Лемка то ли раздражение, то ли досаду. Чужаки вели себя не как защитники, вернувшие землю её жителям, а как захватчики, продолжающие грабёж.

Савойцы и их наёмники умудрялись обложить местных налогами, выбивая дополнительную часть на собственные нужды. Они беззастенчиво устанавливали свои порядки, обращаясь с местными как с побеждёнными. Из окон домов, в которых они квартировались, раздавался пьяный хохот. В переулках то и дело слышались крики, да и мелкие ромейские и болгарские торговцы явно не могли расслабиться, чувствуя в чужаках постоянную угрозу.

Пока добирались до места, узнавали новости не самые приятные новости. Нигде об этом неофициально не объявляли, но слух несся по стране со скоростью лесного пожара — произведена порча монеты!

Когда в казне не осталось средств, а солдаты стали требовать своего, император отдал приказ, который лишь на время решал проблему. Теперь в каждом громмо куда меньше серебра и гораздо больше меди.

Монеты разошлись по рынкам и лагерям, и сначала никто ничего не заметил. Но вскоре торговцы, приглядываясь к новому серебру, стали просить расплачиваться старыми монетами. Новые серебро темнело быстрее обычного, а на весах монеты стали подозрительно лёгкими. Поняв, чем им платят, в лавках стали расти цены.

Недовольство росло, и слухи о том, что монету «испортил» сам император, быстро разошлись. Казна пополнилась, но доверие к власти обесценилось вместе с её деньгами.

Появились сведения и о Георгии Ховрине. В Большом дворце было объявлено что в гости к императору прибыл его дальний родственник. Со временем его и других, живых или погибших в скрытой и явной борьбе за трон стали называть «???????? ?????????» — дальние родственники, макрин сингенис, оставив только первую часть — Макрин или Макрины.

Дукс новосозданной провинции Мезия Антон Конталл встретил Теодора так, как встречают людей, которых не ждали, но от которых трудно отделаться. Взгляд, полный едва скрытого раздражения, и тон, полный превосходства, не оставляли сомнений: разговор этот был для него обременительной формальностью.

— Вас утверждают на должности гемилохита, — произнёс он, словно выносил приговор. — Сотня человек под вашим командованием. Симеон вас проводит. — указал он на человека возле себя.