Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле
Шрифт:
— Ты пользуешься славой, — заметила я.
— В узком кругу.
— Ограниченное самовосхваление, — резюмировала я.
Он посмотрел на меня. А я добавила:
— Не думаю, что слава достойна осуждения.
— Тебе нужны фанфары?
— Заткнись, — сказала я.
— Ты, кажется, грубишь, — сказал он и встал, чтобы убрать со стола.
В кровати, в темноте, он прошептал:
— Я обидел тебя, извини. — И добавил: — Ты нуждаешься в несколько большем поощрении.
— Я знаю, — ответила
— Ты действительно проделала прекрасную работу для старика Путтермана.
— Мими назвала ее филигранной.
Он повернулся и пристально поглядел на меня.
— Ты дала рукопись Мими прежде, чем показала мне?
— Да.
Он сел на кровати, отвернулся и закурил сигарету.
— Зачем надо было это делать? — спросил он, ставя меня в положение третьего лица.
— Ты верно сказал, что я нуждаюсь в большем поощрении с твоей стороны, — отозвалась я и тоже закурила. — Я всегда была готова положиться на твое суждение.
Он делал глубокие и частые затяжки, и по одному этому можно было понять, что он очень раздражен.
— Для меня твои суждения тоже кое-что значат, — сказал он наконец. — Я прошу тебя прочитать мои редакторские заключения.
— Ты вряд ли в этом нуждаешься, — сказала я.
— Нуждаюсь, — возразил он.
— Но если меня вдруг не окажется рядом и я их не прочту, ничего не изменится.
— Ты куда-то собираешься? — спросил он.
Мими позвала меня в свой кабинет.
— Ты проделала серьезную работу с этим романом, — начала она. — Но я несколько удивлена тем, что она заняла у тебя так много времени.
— О! — сказала я. И вспомнила, как когда-то вожатая девушек-скаутов сообщила мне, что я заработала недостаточное количество значков; она заявила: «Ты должна активнее участвовать в скаутском движении».
А Мими продолжала:
— Я не стала говорить об этом вчера, потому что не хотела умалять проделанную тобой работу. Возможно, я вообще не упомянула бы об этом, если бы ты и на чтение поступающих рукописей не тратила так много времени.
Она глядела на меня и явно рассчитывала услышать обещание в будущем работать быстрее.
Но я просто сказала:
— Да-а!
И еще раз повторила:
— Да.
И мой собственный голос показался мне чужим, принадлежащим кому-то, кто, покуривая, слоняется целый день перед витринами кафе.
Я сидела в издательстве, когда позвонила мама. Она никогда не звонила среди дня, поэтому на ее вопрос: «Как дела?» — я ответила вопросом: «Что случилось?» Она сказала: «Все нормально», а потом сообщила, что у отца пневмония и его положили в больницу.
Мими сказала, что я могу быть свободной столько, сколько мне нужно. Арчи ушел с работы и встретил меня дома. Он сидел на кровати, когда я укладывала вещи.
— Тебе будет там трудно, — сказал он. — Я не хочу, чтобы еще и наши отношения доставляли тебе беспокойство.
В
— Я хочу, чтобы и у нас все было точно так же, — закончил свой рассказ Арчи.
Я улыбнулась.
— Ты чего? — спросил он.
Я ответила:
— Я только что подумала о твоем отце.
11
Я спросила у мамы, когда приедет Генри. Мы ехали в больницу, она вела машину.
Она не ответила.
— Мам! — снова подала я голос.
— Да?
— Когда приедет Генри?
Она сказала, что в воскресенье он приглашен на свадьбу в Кейп и приедет то ли до этого, то ли после.
— Ты устала? — спросила я.
Она кивнула.
На красный свет она резко тормозила, а когда дорога шла под уклон, выключала двигатель. Мы останавливались, потом толчками трогались с места. Меня начало подташнивать.
— Давай я сяду за руль, — не выдержала я наконец.
— Я умею водить машину! — отрезала она. Но тем не менее остановилась, и мы поменялись местами.
У папы из носа торчали пластмассовые трубки, подающие кислород. Увидев меня, он даже не улыбнулся.
— Хэлло, милая! — сказал он.
Я нагнулась и поцеловала его в лоб.
Он лежал в палате-люкс с коврами и бархатными обоями. У стены стоял маленький холодильник.
— Бордель какой-то! — заметила я.
— Не говори мамочке, — попросил он.
Выйдя в холл, я увидела доктора Вишняка и спросила, когда папа сможет вернуться домой.
Он покачал головой.
— Я не могу пока ответить.
— Мой папа умирает? — спросила я.
Он посмотрел на меня в упор.
— Мы все постепенно умираем, Джейн.
В кровати в моей старой комнате меня охватил страх, какой я испытывала ребешсом, когда родители уходили на целый вечер и дом казался незащищенным, а огромная таинственная опасность — неминуемой; я рисовала в своем воображении льва, крадущегося мимо маленькой комнаты, где нянька смотрела телевизор. А то еще представляла себе убийцу, притаившегося возле открытой двери. И в ужасе шептала: «Нет, нет, этого не может быть!»
Сейчас я произнесла эти слова вслух.
Весь день отца навещали его друзья — врачи, все в белых халатах. Они садились на его кровать и похлопывали по одеялу. Он спрашивал их про детей, стараясь сделать им приятное: «Любит ли Эми Бернарда?», «Что Петер собирается делать этим летом?» и тому подобное.
Когда отец поинтересовался, как у меня дела на работе, я ответила: «О'кей!»
— Правда? — спросил он.
— Нет, — ответила я. И добавила, что не уверена, что издательское дело — это моя стихия.