Русь. Том II
Шрифт:
— Чеши язык-то! Брюхо, небось, набил!
— Конечно мы набили брюхо, — отозвался болезненный рабочий, почему-то заступаясь за парня, — вот как набили, прямо страсть!
Из ресторана вышел полный, разрумянившийся человек в пальто и в сдвинутом назад котелке.
— Вот они, вот! Эти не худеют.
— Куда там… Его бы об это мясо носом потыкать…
— А мой сын с Северного фронту приехал — дёсны все распухли, зубы шатаются. Только, говорят, тухлой рыбой и кормят, да ещё этой, как её… чечевицей.
— Это
— Вот, вот.
— Ведь это что ж, мои матушки, — не унималась мещанка, — видят, что мясо портится, нешто они не могли его населению раздать?!
— Не имели права, — строго сказал какой-то человек в форме военного чиновника, с кокардой на фуражке, остановившийся на тротуаре и с ироническим видом слушавший разговоры.
— Почему это не имели права? А гноить имели право?
— Потому что это мясо для армии, а не для населения.
— А почему же оно туда не попало, солдат вон тухлой рыбой потчуют?
— Потому что вагоны сейчас под снаряды заняты, вот почему. Ничего толком не знаете, а кричите.
На некоторое время все озадаченно замолчали. Только сбегавшиеся со всех сторон прохожие, с каждой минутой увеличивавшие собой толпу, спрашивали в нетерпеливом возбуждении:
— Что тут такое?
— У, сволочи! — говорила мещанка, с ненавистью глядя на возчиков.
— Не печалься, тётка, — сказал опять малый в тёплой куртке, — всё равно это мясо тебя не минует: раз на мыловаренный завод идёт, значит — коли в пузо тебе не попало, то хоть руки им когда-нибудь вымоешь.
Некоторые лица улыбнулись.
Возчик, думая воспользоваться этой разрядкой настроения, хотел было тронуть лошадь.
— Ну, накричались? — сказал он.
— Накричались… чтоб вас, окаянных!
— Ну и пусти, дай проехать.
— Нет, брат, стой! — крикнул какой-то здоровенный детина в картузе, проломившийся сквозь толпу. Он схватил лошадь под уздцы и повёл её вдоль улицы. — Мы сейчас правду узнаем!
Вся толпа, возбуждённая новым поворотом дела и своей численностью, гудя громким говором, тронулась вслед за обозом, окружив его плотным кольцом.
— Это ещё, может, спекулянт сгноил, да на армию валит.
— Очень просто.
Никто не знал, куда ведёт неизвестный человек переднюю лошадь, но все с верой смотрели на него и шли за ним.
Когда проходили мимо ресторана, вдруг послышался звон стёкол. Кто-то бросил камнем в большое зеркальное окно, и видно было, как сидевшие там господа с испугом вскочили от своих столов с засунутыми за борта пиджаков салфетками.
Тревожно заверещал свисток городового. И, как бы в ответ на это, полетели камни в окна ресторана.
Некоторые из толпы, услышав свистки городовых, бросились бежать от греха. И когда их с тревогой спрашивали встречные, в чём дело, они, беспокойно оглядываясь назад, отвечали:
— Бунт!
На перекрёстке стал накапливаться народ.
Толпа двигалась плотной стеной. Слышались крики и непрекращающийся звон стёкол.
Через минуту в том направлении поскакали конные городовые, послышались ещё свистки и опять крики и звон стёкол.
Раздалось несколько выстрелов. Потом видно было, как толпа врассыпную бежала оттуда, прижимаясь к стенам домов и забегая в ворота.
Мещанка, кричавшая на возчика, бежала поперек улицы с корзинкой на руке и пронзительно кричала:
— Убили, человека убили!
Но вдруг сама ткнулась лицом в снег и осталась лежать неподвижной, с задравшейся юбкой на толстых шерстяных чулках.
— Готова! — сказал кто-то.
XXXVII
Вся эта картина была видна из окон особняка Родиона Игнатьевича Стожарова.
У него в это время собралось несколько человек, чтобы обсудить тревожное положение в столице. Был нарочно приглашён член Думы, кадет, так как хотели узнать о настроении Думы и согласовать с ней свои действия.
Беседа ещё не начиналась, когда на улице послышались крики и выстрелы.
Все бросились к окнам, потом спрятались в простенки и выглядывали из-за штор.
— Вот вам! Уже начинается, — сказал, побледнев, Стожаров и бросился на половину жены, чтобы предупредить её об опасности.
К ужасу его, Марианна стояла прямо у окна и смотрела на улицу. Родиона Игнатьевича поразило её лицо: в нём было каменное спокойствие и холодное, злое презрение.
Увидев жену у окна, Родион Игнатьевич кинулся к ней и стал убеждать её отойти, чтобы не попасть под шальную пулю.
Марианна ещё несколько времени стояла в прежней позе, потом скорбно, презрительно усмехнулась и ушла в другие комнаты.
Родион Игнатьевич вернулся в кабинет. Там было ещё тревожное настроение.
— Господа, — сказал он, — положение становится более чем серьёзно. Вы сами видели сейчас. Из провинции получаются сведения о массовых забастовках. Рабочие вследствие укрупнения предприятий представляют собой опасную силу. Если мы её не. — он задумался, подбирая слово, — если мы её не скрутим, мы погибли.
Он подошёл к столу и, не садясь, точно он стоял перед многочисленной аудиторией, продолжал, опираясь суставом указательного пальца на стол:
— Мы должны решительно сплотиться и согласовать свои действия. Для этого мы и побеспокоили Ивана Павловича. — И он слегка поклонился в сторону члена Думы.
Член Думы в сером пиджаке, в золотом пенсне со шнурком, похожий на врача, опустил глаза и сказал:
— Ведь прогрессивный блок уже совещается и вырабатывает программу.
— Да, но он почему-то держит в секрете свои решения.