Русская миссия Антонио Поссевино
Шрифт:
Но так считал только он, а молодые люди, очевидно, посчитали, что иноземец посягнул на их право поступать так, как они считают нужным, и, достав стилеты, направились в его сторону. Истома только усмехнулся про себя: в толпе у них, несомненно, было бы преимущество, как у обладателей более коротких клинков, но не здесь и сейчас, когда толпа отступила, освобождая достаточно пространства для сабельного замаха! Он сделал лёгкое движение, ускользнувшее от взгляда напавших, и вот уже старший из них коротко вскрикнул и выронил оружие. Его камзол был рассечён, и из неглубокого пореза выступала кровь.
— Проваливайте, дураки, — почти добродушно произнёс Истома по-итальянски, —
Младший разбойник нерешительно посмотрел на своего старшего товарища. Тот, постанывая, держался за руку, не помышляя больше о нападении. Очевидно, сабельный удар задел и мышцы плеча. Тот разбойник, что избежал удара, убрал стилет в ножны, подобрал оброненное оружие и, поддерживая раненого, удалился вместе с ним, бросая на Истому ненавидящие взгляды. Толпа вокруг них безмолвствовала.
— Нам лучше уйти, — произнёс Орацио.
— Почему? — удивился Истома. — Я их прогнал, и теперь они задумаются, прежде чем нападать вновь.
— Нам лучше уйти, — повторил Орацио, — по дороге я объясню, почему надо сделать так.
Он наконец-то собрал свои вещи, взвалил на спину, и они направились по одной из боковых улочек. Своего коня Истома вёл в поводу.
— Я сам виноват, — объяснил ему Орацио, — но вид, открывающийся от этого колодца, показался мне таким интересным, что я решил пренебречь опасностью и написать картину.
— В чём опасность? — недоумевающе спросил Истома. — Никак не могу понять.
— Колодец на площади — место, где собираются смелые [85] в поисках работы.
— Смелые? — удивился Истома. — Какая же у них работа?
— Они убивают за деньги. И не любят, когда в то время, когда они встречаются с заказчиками, рядом находится ещё кто-то. В это время даже те, кому надо набрать воды, стараются не приближаться к этому месту. А я уже несколько дней писал у колодца свою картину. Вот они и решили меня проучить.
85
Смелые — по-итальянски bravi — так называли шайки наёмных убийц. Некоторые из них почти открыто принимали заказы на убийство прямо на улицах.
— Тебе всё равно не дали бы дописать картины, независимо от того, вмешался бы я или нет.
— Конечно. Допишу по памяти. А в следующий раз пойду в более безопасное место. А тебе теперь следует быть осторожнее. По выговору ты похож на уроженца Пьемонта [86] , да и по одежде тебя легко разыскать в Риме.
— Им меня не достать, — ответил Истома, — я живу во дворце герцога Сорского.
— Так ты из этих, — разочарованно протянул Орацио, — а я уж подумал…
86
Пьемонт — область на севере Италии у границы с Францией. Некоторые лингвисты считают пьемонтский диалект самостоятельным языком.
И он замолчал. Истома непонимающе посмотрел на него, потом рассмеялся.
— Нет, я не из них. Я — гонец русского царя ко двору папы. Во дворце мне лишь отвели покои.
— Вот и хорошо, — облегчённо вздохнул художник, — а то не нравится мне… В Послании римлянам сказано же — если мужчины разжигаются похотью друг на друга, то получат должное возмездие [87] . А тут сын папы грешит, и
— Слушай, Орацио, — остановился Истома, — помоги мне выбрать одежду, в которой я не буду выделяться среди римлян.
87
Новый Завет. Послание апостола Павла к римлянам. 1, 27.
Художник поставил тяжёлый мольберт на мостовую:
— Опасаешься всё-таки.
— Не то чтобы опасаюсь, — смутился Истома, — просто не люблю, когда на меня пальцами показывают. Да ты давай, деревяшку свою клади в седло.
Шевригин помог Орацио закрепить мольберт в седле, и вскоре они, привязав коня у входа, входили в лавку, где торговали одеждой. По совету художника Истома купил себе одежду простого горожанина — так было легче затеряться в пёстрой толпе, а обувь он подобрал сам — в соседней лавке. Это были удобные коричневые башмаки из хорошо выделанной мягкой кожи. Оба лавочника с удовольствием приняли новенькие венецианские дукаты, отсчитав серебром и медяками разницу в стоимости. Теперь Истома выделялся из римской толпы лишь своей саблей: сильно изогнутый шамшир сильно контрастировал со здешними оружейными нравами. Он даже хотел, чтобы совсем уж слиться с горожанами, купить шпагу, но решил, что навыки фехтования на сабле и шпаге слишком разные и ему это оружие будет не только бесполезно, но и в тягость, как лишняя железяка. А шамшир — ну что ж, может, он из дальнего похода привёз нездешний вычурный клинок!
Уже выйдя из одёжной лавки, он вспомнил, что ночевать сегодня придётся в кровати, которую дворцовые кровососы облюбовали, судя по всему, много лет назад и считают своей по праву. С этим надо было что-то делать. Он огляделся: вблизи была ещё только одна лавка, в которой торговали кухонной утварью. "То, что надо", — подумал Истома, распахивая входную дверь.
К его сожалению, ничего подходящего он там не нашёл — ну не покупать же, в самом деле, глиняные чаши — проку-то с них. Он уже собирался уходить, мысленно смиряясь с неизбежным соседством ночных кровососов, но тут взгляд его упал на посуду для более состоятельных господ. Почесав затылок, пробормотал про себя: "И чего их жалеть, просто пришли, просто и уйдут". Когда он покидал лавку, в сумке его мягко позвякивали шесть — по числу ножек у кровати — серебряных плошек, а его кошель при этом обеднел на три золотых дуката.
По пути к дому Орацио он купил четыре большие бутылки вина, хлеба, сыра, колбас и вскоре вводил своего коня в дворик, где художник снимал состоящее из двух комнат жильё на пару с Джованни — тридцатилетним добрым малым, который из-за вынужденной по причине безденежья трезвости пребывал в прескверном расположении духа. Появление вина, а вдобавок к нему — еды и своего соседа вместе с Истомой он воспринял с великой радостью.
Джованни оказался астрологом. Он работал над новым календарём в группе Христофора Клавиуса. Сообщение об этом чрезвычайно заинтересовало Истому. И после второй бутылки он спросил:
— Зачем нужен новый календарь?
Джованни, который оказался очень слабым на винное изобилие сладкого и крепкого муската, был теперь в чрезвычайно благостном настроении. Нос его приобрёл тёмнокрасный оттенок, который вскоре грозил перейти в лиловый цвет спелой сливы.
— Ну как — зачем? Чтобы лучше славить Господа нашего Иисуса Христа. — Он икнул. — Вот ты, Истома, раскольник, еретик.
— Сам ты еретик, — ответил Истома, на которого пьянящий напиток действовал куда слабее, чем на астролога.