Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века
Шрифт:
О становлении научных связей между Гёттингеном и Россией в 1760-е гг. говорит также пребывание в Петербурге в это время трех гёттингенских профессоров — физика и экономиста И. Бекмана (в России в 1763–1766 гг., позднее член Вольного экономического общества), И. М. Ловица, приглашенного Академией наук в качестве астронома и геодезиста, который в сопровождении только что вернувшегося из Гёттингена Иноходцева участвовал в работах по прокладыванию русла Волго-Донского канала и был там убит пугачевцами, а также А. Ф. Бюшинга, известного географа, который в 1761–1765 гг. заведовал протестантской немецкой школой в Санкт-Петербурге. Многие из выпускников этой школы, дети лютеранских пасторов, служивших в России, видимо, не без влияния Бюшинга, отправились затем на учебу в Гёттинген, где их имена обнаруживаются в университетских матрикулах [403] ?.
403
Имена русских немцев, учившихся в Гёттингене (W. Poggenpohl, F. L. Tre-furt и др.), упоминаются в переписке Бюшинга, см.: Geographie, Geschichte und Bildungswesen in Russland und Deutschland im 18. Jahrhundert. Briefwechsel A. F. B"usching — G. F. M"uller. 1751 bis 1783 / Hrsg. von P. Hoffmann. Berlin, 1995 (по указателю)
Наконец, в августе 1766 г. в Гёттинген прибыла группа из
404
Отношения Шлёцера со студентами-богословами не сложились: он впоследствии обвинял их в том, что от Синода они получали слишком много денег (500 рублей в год), не давая отчета в их тратах, и поэтому расходовали вдвое больше необходимого. «Не было ни одного бала, маскарада, где не участвовали бы русские, ни одного праздника, где бы они не показались во взятых напрокат парадных костюмах». Этот образ жизни, «смешной в глазах города», вовлек, по мнению Шлёцера, и остальных русских студентов в чрезмерные расходы и долги, см.: August Ludwig von Schl"ozer und Russland. S. 226.
405
Memoriam eximini juvenis Alexandri Basilii Smirnoff, qui ad melioram vitam discesset, Georgus Ludovicus B"ohmer commendat. G"ottingen, 1770; см. также: G"ottinger Anzeigen von Gelehrten Sachen. 1770.41 St. S. 345.
Серьезных успехов в Гёттингене добился студент Дмитрий Семенов (Руднев). Как и Мина Исаев в Лейдене, Семенов выполнял в Гёттингене обязанности инспектора студентов и одновременно сам учился. На момент отправки ему уже было около тридцати лет, и по окончании Московской академии несколько лет он успел прослужить учителем в крутицкой семинарии, откуда по собственной просьбе был включен в число студентов богословия, назначенных к отправке в Европу. В Гёттингене Семенов активно занимался историей, филологией, древними языками. Ученик Гейне и Шлёцера, он подготовил здесь диссертацию «О следах славянского языка у писателей греческих и латинских» (не сохранилась). В последние годы учебы он особенно сблизился с профессором всеобщей истории и дипломатики И. К. Гаттерером, в доме которого квартировал и которого сам обучал русскому языку (что лишний раз свидетельствовало о характерном для гёттингенских ученых повышенном внимании к России).
Дмитрий Семенов, Петр Розанов и Егор Андреевский вернулись в Россию, закончив обучение, в апреле 1773 г. (последний студент Дмитрий Новиков задержался в Германии из-за болезни и прибыл чуть позже). Синодальная комиссия, которая должна была решать вопрос о дальнейшей судьбе студентов и в частности рассматривала возможность открытия богословского факультета в Москве, нашла познания всех четверых достаточными, особенно же выделила Семенова и Розанова. В 1774 г. они были определены преподавателями Московской академии, а студент Андреевский — учителем в Новгородскую семинарию (долго болевший Новиков, не дождавшись своего назначения, умер в Александро-Невской лавре).
Из студентов богословия, учившихся по инициативе Екатерины II за границей, особого упоминания достойна, конечно, дальнейшая судьба Дмитрия Семенова (Руднева), в которой отразились все лучшие надежды на развитие ученого богословия в России, возлагавшиеся на эту поездку. Поступив в Московскую академию с прекрасными отзывами о своих успехах, Семенов уже на следующий, 1775 г. был назначен префектом академии и профессором философии. Тогда же он постригся в монахи под именем Дамаскина, что открывало ему возможности занятия высших ученых должностей в церковной иерархии. В мае 1778 г. Дамаскин в сане архимандрита был назначен ректором Московской академии и пробыл на этом посту пять лет. Главные его усилия здесь были направлены на улучшения преподавания, «освобождения академической науки от уз схоластики». Ректор сам активно читал лекции, по воскресеньям толковал перед студентами Священное писание в богословской аудитории, обучал желающих немецкому языку, значительно расширил библиотеку Академии, регулярно проводил диспуты и академические собрания. Его просветительская деятельность была широко известна в Москве, где Дамаскин был избран членом Вольного Российского Собрания при Московском университете, а еще раньше Гёттингенское ученое общество избрало его своим членом-корреспондентом. В 1782 г. Дамаскин был назначен на кафедру викария Московской епархии, епископа Севского, а еще через год возглавил другую епархию в Нижнем Новгороде. Во время своего епископского служения, Дамаскин проявлял внимание к уровню образованности священников, которых сам испытывал в знаниях, улучшил местную семинарию. Кроме того, к наследию Дамаскина принадлежат его ученые труды: вышедшие в Германии переводы сочинений русских архиепископов Феофана Прокоповича и Платона (Левшина), библиографический свод «Библиотека Российская», содержащий много важных сведений по истории русской литературы, а также выполненное на высоком уровне издание собрания сочинений М. В. Ломоносова, в биографии которого издатель мог усмотреть некоторые черты, родственные его собственной судьбе. Признавая научные заслуги епископа Дамаскина, Петербургская академия наук избрала его в конце жизни своим почетным членом [406] .
406
См. Горожанский Я. Д. С. Руднев. Киев, 1901.
После богатых командировками русских студентов 1760-х гг. в Гёттингене наступил некоторый перерыв, и в 1770-е гг. большинство студентов, приехавших сюда из России, имели немецкое происхождение. В последующее десятилетие здесь вновь появляются представители русской аристократии, как бы перенимая эстафету предпочтений, которая раньше принадлежала Лейдену и Страсбургу. К тому же, научная слава университета привлекала те русские семьи, в которых высоко ценилось получение именно научных знаний, а не светского воспитания. Так, среди русских студентов-дворян в Гёттингене в 1780—1790-х гг. мы встречаем Василия Адодурова, сына куратора Московского университета, трех братьев Татищевых (возможно, родственников историка), барона Григория Александровича Демидова, сына старшего из упоминавшихся
407
Frensdorff F. Von und "uber Schl"ozer // Abhandlungen der k"oniglichen Gesellschaft der Wissenschaft zu G"ottingen. Philologisch-historische Klasse NF 11 (1909). № 4. S. 81.
408
August Ludwig von Schl"ozer und Russland. S. 307.
В 1785 г. Академия наук вновь направила в Гёттингенский университет четырех студентов для обучения физико-математическим и естественным наукам. Студенты должны были учиться: Яков Захаров — химии, Алексей Кононов — естественной истории, Григорий Павлов — астрономии, Василий Севергин — минералогии. Наблюдение за их прилежанием осуществлял доктор права Ф. К. Вилих. Инструкция, составленная академиками, среди которых уже были выпускники немецких университетов И. И. Лепехин, Н. П. Соколов, П. И. Иноходцев, поощряла широту и разносторонность в занятиях студентов, предоставляла им разумную свободу в расходовании средств. При этом ежегодное содержание, назначенное студентам, составляло как и раньше 300 рублей, что явно не учитывало происходившей в это время в России инфляции и падения курса рубля относительно европейских валют. В результате уже на первых порах студенты столкнулись в Гёттингене с «дороговизной». Тем не менее, с осени 1785 г. они успешно приступили к занятиям, где их руководителями были уже получившие европейскую известность профессора А. Г. Кестнер — по математике, Г. Лихтенберг — по физике, И. Ф. Гмелин — по химии, И. Бекман — по технологии (академические студенты одними из первых в России получали в Гёттингене представления об этом новом в европейской науке предмете), И. Ф. Блуменбах — по естественной истории и др. Помимо этих профессоров, с похвалой о занятиях студентов отзывался и Шлёцер, лекции которого по русской истории и статистике они также посещали. Особенно выделял Шлёцер Захарова, в отношении которого ученый даже выступил с ходатайством перед Академией наук, чтобы тому изменили инструкцию и разрешили сделать основным предметом занятий «историко-политико-экономические науки», в которых Захаров «выказывал истинный талант».
Однако главным препятствием для продолжения успешного хода учебы и в этой командировке было неурегулированное финансовое положение. Помимо высоких цен студентам пришлось переносить и хронические затяжки с выплатой содержания. Денег не хватало не только для оплаты лекций и покупки книг, но порой и на жизнь: в отчете осенью 1787 г. студенты сообщали, что Захаров уже два месяца лежал в тяжелой лихорадке, не в состоянии вызвать врача. Павлову из-за долгов грозила тюрьма.
Несмотря на такие условия, видимо, сам дух университета, питаемый бескорыстными стремлениями к научным занятиям, способствовал особенным успехам студентов во время этой командировки. Так, больших достижений добился Захаров, ученик Гмелина и Бекмана, представивший в Петербург одно из первых в русской науке сочинений по технологической химии. Своими учениками, Кононовым и Севергиным, были довольны профессора Кестнер, Лихтенберг и Блуменбах, сообщавшие в Академию наук свои похвальные отзывы. Экзамен, который два последних студента сдали после возвращения в Петербург в марте 1789 г., показал их достойными званий адъюнктов. Захаров же просил у Академии еще один год пребывания в Гёттингене и, несмотря на то, что соответствующее разрешение им не было получено, провел там еще два семестра, а в мае 1790 г. также был избран адъюнктом. Все трое — Кононов, Севергин и Захаров — впоследствии стали академиками (затерялись следы лишь Григория Павлова, который, по-видимому, не вернулся в Россию) [409] .
409
Осипов В. И. Указ. соч. С. 23–25.
Итак, в контактах России с Гёттингенским университетом, завязавшихся в XVIII в., по своему значению преобладали научные командировки, которые дали возможность вырастить для России немало замечательных ученых. Будучи изначально не столь популярным в среде российской дворянской аристократии, как Лейден и Страсбург, Гёттинген в то же время привлекал тех представителей дворянства, которые стремились к глубоким занятиям наукой. Большую долю студентов здесь составляли и русские немцы, причем, в основном, будущие врачи, что говорило о высоком признании гёттингенской медицинской школы в Европе, прежде всего, благодаря А. Галлеру и его ученикам. Значительный отрезок контактов России с Гёттингеном проходит под знаком участия в них А. Л. Шлёцера, фигура которого соединяла гёттингенский и петербургский ученый мир. Поэтому неудивительно, что именно в Гёттингене в XVIII в. больше, чем в других университетах, можно наблюдать развитие интереса ученых к научному изучению России, что стимулировало дальнейшие университетские контакты, которые продолжились уже в начале XIX в.
Peregrinatio academica
В целом, бросая взгляд на «золотую пору» в развитии студенческих поездок в Европу, наступившую в эпоху Екатерины II, следует заметить, что если начало ее царствования ознаменовалось крупными командировками студентов в немецкие университеты, то затем их ряды пополнялись в основном уже без участия правительства. Общую динамику поездок 1760—1780-х гг. можно разделить на две волны, охватывавшие 1765–1775 и 1778–1786 гг. соответственно (см. Введение, рис. 1, 2, 5). Пик первой волны пришелся на 1765–1767 гг. (всего тогда уехал 61 студент) и, как теперь ясно, непосредственно связан с предпринятыми в это время посылками студентов за казенный счет. Пик второй волны в 1779–1781 гг., напротив, показывает успех мер правительства по стимулированию интереса к высшему образованию и появлению отклика в самом русском обществе: в матрикулы немецких университетов за эти три года был записан 51 студент из России, большинство среди которых — 34 студента — носили русские, а 17 студентов — немецкие фамилии, и при этом только пятеро из них были командированы за казенный счет.