Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века

Андреев Андрей Юрьевич

Такая тенденция говорила о появлении у российского дворянства последней трети XVIII в. осознанного желания дать детям европейское университетское образование, причем внеотносительно возможности применять его напрямую на службе, но именно как элемент воспитания просвещенной личности XVIII в. Немецкие университеты выступали в это время реальной альтернативой недавно родившемуся отечественному университетскому образованию: ведь если учиться в Германию тогда выезжали от 15 до 25 человек в год, то и единственный в России Московский университет едва набирал за год такое же число поступивших студентов (среди которых, впрочем, напротив, дворян было немного).

Проанализированные выше университеты — Лейпцигский, Лейденский, Страсбургский и Гёттингенский (к которым нужно добавить также и Кёнигсбергский, чья роль как ближайшего к России и первого «остановочного пункта» на пути в Европу в 1760—1780-е гг. сохранялась) — являлись важнейшими для студенческих поездок из России в Германию во второй половине XVIII в.,

принимая на себя в этот период свыше 80 % от всего потока студентов. Остальные же поездки распределялись еще по полутора десяткам университетов, преимущественно в протестантской части Германии. Такая картина распределения студентов не вполне соответствовала общим данным посещаемости немецких университетов того времени (где лидировал Галле, на втором месте шел Гёттинген, за ним Иена и Лейпциг, а Страсбург, Кёнигсберг и Лейден по числу студентов находились позади), но отвечала именно особенностям отношения русского общества к немецким университетам, т. е., с одной стороны, представлениям дворянства о воспитании просвещенного человека, с другой, нуждам образования русских ученых и врачей. Осознанный выбор конкретного университета, производившийся для обеих этих категорий, приводил к тому, что внимание из России было с самого начала устремлено к наиболее передовым формам университетского образования, т. е. на те университеты, в которых шли процессы модернизации, развивались идеи Просвещения и происходило формирование серьезных научных школ. Поэтому и через «обратную связь», благодаря тем представлениям об университете, которые привозили с собой возвращавшиеся из Германии студенты, в Россию проникали лучшие черты, которые смогли воплотиться в немецком университетском образовании, влияя, тем самым, на его развитие на отечественной почве. В качестве примера здесь можно еще раз вспомнить о проекте устава российских университетов, представленного императрице Екатерине II в 1787 г. О. П. Козодавлевым. Одно из звучавших в нем доказательств необходимости открытия в России собственных университетов, основанных на передовых зарубежных образцах, состояло в том, что только таким способом можно перевести поток студентов, уезжающих из России для продолжения учебы (который Козодавлев уже в то время оценивал как весьма значительный), обратно на родину [410] .

410

Сухомлинов М. Я. История Российской Академии. Т. 6. СПб., 1882. С. 64.

Для углубления этого анализа «университетских предпочтений», характерных для русских студентов второй половины XVIII в., интересно более детально проследить динамику посещаемости ими отдельных университетов из числа вышеназванных основных: Лейпцига, Лейдена, Страсбурга и Гёттингена, приведенную в следующей таблице, где указано количество поступивших в данный университет по пятилетиям:

Из нее видно, что за 1760-е гг., с началом активной поры образовательных поездок, все эти четыре университета получают примерно поровну студентов из России (причем, в каждый из них тогда была организована одна или несколько командировок за счет государства). Однако с уменьшением государственного вмешательства начинает лидировать Лейденский университет: в первой половине 1770-х гг. именно он притягивал, как было показано выше, наибольшее количество титулованного дворянства, отпрысков аристократических семей. Однако уже в следующее пятилетие количество приезжающих в Лейден уступает тому же показателю у Страсбургского университета. В дальнейшем, Лейденский университет совершенно «вышел из моды» в России, чему соответствовал достаточно резкий спад там числа русских студентов вплоть до полного прекращения их поездок в Лейден после 1788 г., что объективно было связано с понижением образовательного уровня этого университета. На смену ему в качестве наиболее «аристократического» училища пришел Страсбург, который удерживал это лидерство до середины 1780-х гг., когда эстафету подхватил Гёттинген, а Страсбургский университет после событий Французской революции в 1793 году был закрыт. Гёттингенский же университет выступил как главный центр притяжения российского дворянства в 1780-е гг. и затем продолжал играть эту роль в начале XIX в.

Интересно, что те же выводы о постепенной смене университетских предпочтений среди русских студентов можно сделать и непосредственно, анализируя собранные нами данные университетских матрикул. Согласно им, многие студенты учились в двух и более университетах. Всего найдено 112 таких примеров, при этом доля поездок, в которых студенты переезжали из одного университета в другой, составляет заметную часть (свыше 17 %) от общего числа поездок — можно сказать, что каждый шестой поступавший в немецкие университеты в XVIII в. студент менял впоследствии место своей учебы (а отдельно по периоду второй половины XVIII в. эта доля еще выше). Такая мобильность характерна,

конечно, не только для русских студентов, но и для европейского студенчества в целом, где существовало определенное явление — peregrinatio academica (дословно «академические скитания» (лат.)), обозначавшее стремление к поиску новых мест обучения, более глубоких знаний у новых профессоров, неудовлетворенность достигнутым образованием и жажду совершенства и т. д.

Анализ пар переездов от одного университета к другому подтверждает уже высказанные соображения о смене «университетских предпочтений». Он уточняет, прежде всего, характер посещений Кёнигсбергского университета, который студенты, записавшись в него впервые, покидали затем чаще всего, а именно в 23 случаях. Это находится в полном согласии с данным ему выше определением как «остановочного пункта» на пути в Европу: заметим, что в екатерининское время ни одной командировки в Кёнигсбергский университет не было и, несмотря на присутствие там самого Иммануила Канта, никакого особого интереса у русского дворянства той поры он не вызывал.

На втором месте по тому, как часто покидали университет, находился Галле: его оставили семнадцать русских студентов, найдя для себя лучшее место учебы. Все это еще раз свидетельствовало об упадке престижа университета Галле во второй половине XVIII в., когда он потерял свое прежнее значение не только для России, но и вообще как общеевропейский центр образования.

С другой стороны, конечной точкой переездов чаще всего становился Гёттингенский университет. В поездках студентов из России зафиксированы 37 таких случаев, что подтверждает высочайшую репутацию Гёттингена как наиболее современного из всех немецких университетов, которая скоро была усвоена русским обществом. Переезды, оканчивавшиеся в Лейдене, Страсбурге и Лейпциге случались по крайней мере в два раза реже (15–17 случаев). Наконец, выделим наиболее значимые пары университетов, между которыми шел обмен студентами: это переезды из Кёнигсберга в Гёттинген (10 случаев) и Лейден (6 случаев), из Лейдена в Страсбург (7 случаев) и из Страсбурга в Гёттинген (6 случаев). Как видим, эти переезды в точности совпадают с уже отмеченными переносами предпочтений от одного университета к другому.

Наконец, в 18 случаях мы уже можем говорить о подлинном «академическом блуждании» русских студентов, которые последовательно учились в трех немецких университетах. Так, например, Алексей Григорьевич Теплов, сын приближенного к Екатерине И сенатора Г. Н. Теплова, вначале в 1766 г. поступил в Кильский университет, затем с 1769 по 1770 г. одновременно с Радищевым учился в Лейпцигском, а затем перешел в Виттенбергский университет. Маршруты переездов графа Карла Сиверса из Петербурга (племянника известного генерала русской службы К. Е. Сиверса) пересекали всю Германию, когда с 1775 по 1781 г. он по очереди переходил из Лейденского в Тюбингенский, а затем в Лейпцигский университет.

Некоторые примеры таких скитаний настолько интересны, что заслуживают того, чтобы на них остановиться подробнее. К таковым относится поездка по немецким университетам братьев Милорадовичей, черниговских дворян, происходивших из семьи потомков выходцев из Сербии. В 1778 г. бригадир Петр Степанович Милорадович, владелец богатых малороссийских имений, приносивших ему миллионные доходы, задумал послать своего тринадцатилетнего сына Григория на учебу за границу, а вместе с ним его семилетнего двоюродного брата Михаила (сына екатерининского генерала Андрея Степановича Милорадовича). Для обоих братьев было составлено описание того, чему следует учиться: «Французскому и немецкому языкам — фундаментально, т. е. по правилам грамматики, арифметики всех частей, геометрии, географии, истории, архитектуре гражданской и военной, юриспруденции, а также рисовать, фехтовать и музыке на скрипицу и на клавир».

В качестве наставника, сопровождающего братьев, был нанят студент богословия Киевской академии Иван Лукьянович Данилевский, с которым бригадиром П. С. Милорадовичем был заключен договор. За плату в 250 рублей в год Данилевский обязывался «как днем, так и ночью быть безотлучным от сына его», помогать учить языки, «наблюдать, чтоб обучался порядочно, без лености, и не терял напрасно времени, живши в Немецкой земле».

Выехав в июне 1778 г. из Чернигова, через месяц они достигли Кёнигсберга. Здесь их тепло принял граф Г. X. Кейзерлинг, сын бывшего президента Петербургской академии. Его дом, бывший центром притяжения русских дворян, проезжавших через Кёнигсберг, и вообще центром светской жизни города, оба Милорадовича с Данилевским посещали регулярно. По совету Кейзерлинга, они сняли комнаты в доме графа Ячинского, письма которого на Украину отцу старшего Милорадовича сохранились: в них звучали хвалебные отзывы об усердной учебе всех троих, в том числе и Данилевского.

Когда встал вопрос о поступлении в студенты, то Михаил Милорадович, очевидно, не мог претендовать на это в силу малого возраста, а Григория, несмотря на то, что он также был молод, все-таки зачислили в университет в апреле 1779 г., что говорило о том, что к этому моменту он уже достаточно знал языки, чтобы понимать лекции. Иван Данилевский же сразу по прибытии записался в университет. Очевидно, как в свое время Г. В. Козицкий и H. Н. Мотонис, или П. И. Симоновский, он использовал представившуюся возможность для продолжения начатого в Киеве образования.