Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II
Шрифт:
Противостояние местной администрации и епископа Тельшевского Мачея Волончевского (Мотеюса Валанчюса) еще более наглядно, чем осечка семинарской реформы, выявило пределы как репрессивных, так и преобразовательных возможностей властей по отношению к католической церкви. К 1865 году не осталось и следа от начавшего было складываться в конце 1850-х (особенно в петербургском славянофильско-бюрократическом кружке, выступавшем за поощрение этнокультурной самобытности украинцев, белорусов и литовцев [1029] ) взгляда на Волончевского как союзника правительства в борьбе с полонизацией литовского крестьянства. Напротив, заботы епископа, выходца из этой же самой крестьянской среды, о религиозном благочестии единоплеменников отождествлялись теперь с польской сепаратистской пропагандой.
1029
См.: Западные окраины Российской империи. С. 137, 173, прим. 17.
В октябре 1865 года, одновременно с предпринятой Ревизионной комиссией проверкой литовской религиозной литературы, Временный полевой аудиториат Виленского военного округа, настойчиво побуждаемый к тому генерал-губернатором Кауфманом, подготовил доклад о Волончевском. Согласно аудиториатскому заключению, оснований для привлечения епископа к уголовной ответственности не было, но имелись косвенные свидетельства о его причастности к «мятежу» (так, он будто бы содействовал повстанцам в захвате кассы своей епархии в июне 1863 года, а в 1861-м потворствовал организации пропольских демонстраций и панихид по варшавским жертвам). В докладе впервые прозвучало предложение выслать Волончевского за пределы края [1030] .
1030
РГИА.
После того как епископ отказался поддержать меры по кириллизации литовской письменности [1031] , чиновники Виленского учебного округа, в особенности активисты вроде Н.Н. Новикова, повели под него форменный подкоп. Хотя Волончевский, как и раньше, не покровительствовал распространению польского языка посредством католической службы, его приверженность «польским» буквам служила для русификаторов достаточным доказательством его крайней политической неблагонадежности. Указания епископа на то, что обязательная кириллизация затрудняет для многих верующих чтение молитвенников на родном языке, расценивались как прикрытие польской «интриги» и отметались с порога [1032] . В одном из докладов К.П. Кауфману в 1866 году Новиков с возмущением упоминал, что Волончевский «позволил себе на экзамене в мужской гимназии заговорить по-польски» [1033] .
1031
Об этом проекте см.: Сталюнас Д. Идентификация, язык и алфавит литовцев в российской национальной политике 1860-х гг. // Ab Imperio. 2005. № 2. С. 225–254; Долбилов М.Д. Превратности кириллизации.
1032
Н.Н. Новиков в докладе генерал-губернатору Э.Т. Баранову от 3 августа 1867 года утверждал, что «грамотность по прежней (латинской. – М.Д.) азбуке развита… не в той степени, в какой показывает епископ. Не говоря о письме, из всей массы населения умеет читать большинство крестьян домохозяев и небольшое число батраков; а женский пол, за редкими исключениями в околичной шляхте, оказывается безграмотным» (РО РНБ. Ф. 523. Ед. хр. 47. Л. 26–28 об.).
1033
РО РНБ. Ф. 523. Ед. хр. 181. Л. 24.
Однако при первых же признаках грубого обращения властей с епископом дала о себе знать та самая конфессиональная дисциплина и религиозность литовцев, о которой Волончевский так пекся все предшествующие годы. Состоявшееся в 1865 году принудительное перемещение епископа из местечка Ворни – «самогитского Рима» – в Ковно (откуда ему был запрещен выезд далее чем на десять верст) повлекло за собой массовую запись сельского населения в приходские братства и волну паломничества взрослых вместе с детьми в губернский центр, к новому местопребыванию епископа. Каждый день в Ковно прибывало от ста до двух тысяч человек [1034] . С тревогой наблюдая это движение, охватившее жителей нескольких уездов, чиновники объясняли его подстрекательством ксендзов и стадным «фанатизмом» прихожан, жаждавших совершения над собой какого-то дополнительного и едва ли не праздного обряда [1035] . Эти «знатоки» не сразу дали себе труд понять, что речь шла об одном из христианских таинств – конфирмации (нередко называемой в этом крае на польский манер «биржмованием», «бежмованием», от «bierzmowanie»), которое в католической церкви, в отличие от православия (где это таинство именуется миропомазанием), совершалось и совершается не при крещении младенца, а уже в сознательном возрасте – и непременно епископом. Люди устремлялись в Ковно, к жившему там под полицейским надзором епископу, взбудораженные слухами о новых притеснениях [1036] и гонимые страхом, что им и их детям до конца жизни может уже и не представиться оказии принять конфирмацию [1037] .
1034
Merkys V. Bishop Motiejus Valancius. P. 83–84.
1035
РО РНБ. Ф. 523. Ед. хр. 224. Л. 1–2 (предписание ковенского губернатора Н.М. Муравьева Новикову от 22 сентября 1865 г. о расследовании причин «движения» католиков в губернский центр); Ед. хр. 181. Л. 17–18 (доклад Новикова Кауфману от 1866 г.).
1036
Как в отчетах чиновников, так и в прессе циркулировавшие в народе слухи пересказывались, по всей видимости, с добавлением разнообразных подробностей, призванных подтвердить образ «фанатичной» и «суеверной» католической «Жмуди». Так, корреспондент «Виленского вестника» уверял, что тут не обошлось без евреев, запугавших народ ссылками на сюжеты из Ветхого Завета. Заодно с ксендзами они якобы внушили, чтобы «все католики спешили помазаться миром, записаться в братства и запастись шкаплерами, иначе тех, которые не исполнят этих обрядов, запишут в православие; будто скоро придут французы и тех детей, на которых не окажется шкаплеров, будут убивать как русских. Суеверные жмудские женщины, зная по слуху историю избиения младенцев при Ироде, поверили этим толкам, за ними поверили и мужчины, и народ целыми тысячами повалил в Ковну помазываться миром и даже грудных детей записывать в братства… Конечно, ксендзы-шкаплерники и евреи-корчмари, к которым прибегло это движущееся народонаселение, собрали с него порядочную дань» (Волгин А. Письма на родину // Виленский вестник. 1866. № 177. 20 августа). Между тем главным виновником циркуляции слухов были сами власти, которые действительно планировали удалить епископа Волончевского и с 1864 года резко ограничили его общение с паствой.
1037
Иногда чиновники сами признавали, что пресловутое паломничество за конфирмацией было не пароксизмом «фанатичной» веры, а проявлением конфессионализации литовцев. Так, тот же Новиков отмечал, что желанием прихожан было «немедленное прикрепление себя к католицизму чрез выполнение тех обрядовых требований, совершение которых латинская церковь признает исключительною принадлежностию епископской власти…» (РО РНБ. Ф. 523. Ед. хр. 47. Л. 97 об. – черновик доклада Новикова Н.М. Муравьеву от осени (позднее сентября) 1865 г.).
В недоброжелателях Волончевского зрелище его неоспоримой популярности среди паствы лишь подогревало намерение дискредитировать епископа. Нападки на него стали особенно интенсивными в те самые месяцы 1866 года, когда в белорусской части Северо-Западного края разворачивалась кампания массовых обращений католиков в православие. А. Киркор, автор уже не раз цитированной записки о русификаторских бесчинствах, представленной в МВД в мае 1866 года, даже утверждал, что ненависть к Волончевскому сливалась с опрометчивой надеждой оправославить всю Жмудь:
На Жмуди епископ Волончевский чуть не святой в глазах народа. Когда он говорит, народ плачет и падает на колени. Волончевский сам из народа, всегда сам высказывает это. …Волончевский известный, открытый враг поляков; но зато он страстный папист. Он честный человек, и, не трогая убеждений его совести, правительство нашло бы в нем самого ревностного исполнителя своих стремлений. Эта-то сила и влияние Волончевского не нравятся крайним русским деятелям, вообразившим, что, ежели удалить епископа, они успеют в один год миллион народа обратить в православие. Так открыто заявляют самые рьяные из деятелей [1038] .
1038
РГИА. Ф. 908. Оп. 1. Д. 271. Л. 19 (записка «Настоящее положение северо-западных губерний»). Тип страстного епископа-ультрамонтана, поднявшегося из социальных низов и оттого особенно ревнующего о своей пастве, получил заметное распространение в католической Европе в понтификат Пия IX. Так, в те самые годы, когда Волончевский отбивался от «крайних русских деятелей», в Верхней Австрии целая группа епископов крестьянского происхождения, среди которых наиболее влиятельным был глава Линцской диоцезии Франц Рюдигер, сопротивлялась введению новых либеральных законов Двойной монархии, уравнивавших между собой вероисповедания и отнимавших у католической церкви ряд прерогатив в пользу светской власти (Cole L. The Counter-Reformation’s Last Stand: Austria // Culture Wars. Р. 285–312, 300–302 ff.). Но, не говоря уже о различных позициях католицизма в России и Австро-Венгрии, у Волончевского не было и доли тех политических возможностей, которыми располагали его австрийские коллеги, ex officio заседавшие в представительных органах в Вене и в провинции, лично известные императору Францу Иосифу и более или менее искушенные в публичной полемике со светскими политиками.
Феномен мощного духовного авторитета, которым
Прошедшим летом епископ Волончевский ежедневно стал посещать в известный час, несмотря ни на какую ненастную погоду, католическое кладбище. Слух об этом разнесся повсеместно, и в народе стали приписывать этим прогулкам самые разнообразные значения. …В сочевник перед праздником Рождества Христова в Ковенском кафедральном соборе зажжено было свечей в меньшем количестве, чем в прошедшем году, вследствие чего во время службы многие женщины из народа стали довольно громко плакать, и на спрос полицейского чиновника (который, заметим, тут как тут. – М.Д.)… некоторые из них отвечали, что плачут о том, что служба производится не с прежнею торжественностию. Нет сомнения, что уменьшение освещения церкви было преднамеренно и объяснено народу как мера, предписанная Правительством [1039] .
1039
РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 324. Л. 123–123 об. (отношение ковенского губернатора М.А. Оболенского генерал-губернатору А.Л. Потапову от 5 января 1869 г.).
Желая обличить засилье суеверий в литовском простонародье и эксплуатацию их епископом, чиновник изобличал в себе самом глубокое непонимание религиозности людей, для которых обрядовая сторона веры действительно значила очень много. И если администрация все-таки не доходила до предписаний касательно количества свечей, ее же запреты на крестные ходы вне стен костела или пение популярных в народе кантычек могли исторгать у верующих совсем не притворные слезы.
Наряду с прямой дискредитацией и фактическим отказом епископу в исполнении духовных обязанностей власти пытались действовать в стиле «мы католичнее папы». Администраторы, принимавшие католическую конфирмацию за суеверный ритуал, не упускали возможности обвинить Волончевского в нарушении канонических норм. Наиболее часто звучало утверждение, что епископ чрезмерно снисходителен к конкубинату приходских священников: «Почти без исключения ксендзы Ковенской губернии открыто живут с любовницами или так называемыми хозяйками». Один из русских собеседников Волончевского зафиксировал – трудно судить, насколько точно – его высказывание по этой проблеме: «Я бы если был Папа, позволил всем ксендзам жениться» [1040] . По мнению же ковенского губернатора М.А. Оболенского, объяснялись эти послабления не столько скрытым несогласием епископа с каноническим правилом, слишком чуждым его клиру (многие священники происходили из крестьян и не порывали связей со своей прежней социальной средой), сколько его стремлением «остановить распространение между ксендзами сторонников допущения брака священников» [1041] . Речь шла о тогдашних попытках властей, преимущественно в соседнем Царстве Польском, использовать недовольство молодых ксендзов обязательным целибатом для того, чтобы легализовать статус женатого священника в католичестве и тем самым сблизить последнее с православием. Волончевский, иными словами, представал парадоксальным защитником целибата: он будто бы направо и налево разрешал нарушать обет безбрачия на практике единственно ради его сохранения на бумаге [1042] .
1040
Там же. Л. 120 об. (отношение М.А. Оболенского Потапову от 5 января 1869 г.); ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 895. Л. 28 об. (письмо кн. В.П. Мещерского вел. кн. наследнику Александру Александровичу из Ковно от 20 апреля 1869 г.).
1041
РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 3071. Л. 76 («совершенно секретное» отношение М.А. Оболенского Потапову от 9 марта 1871 г. о недавней беседе с Волончевским).
1042
В моем распоряжении почти не имеется источников, которые позволяли бы ответить на вопрос о том, как в действительности относился Волончевский к конкубинату священников. В работах литовских историков этот сюжет не затрагивается. Процитирую два документа из «компромата», собиравшегося на Волончевского администрацией в течение нескольких лет. (Документы доступны только в переводных копиях, но я не думаю, что власти в своем стремлении дискредитировать Волончевского пошли бы на сознательную фальсификацию: досье намечалось предъявить на судебном процессе.) Из письма Волончевского одному из настоятелей в 1868 году по поводу «хозяйки» последнего: «Неужели в мире Божием Вы не найдете другой женщины? Ссоры, возникающие в приходе, все по причине ее. Хотя бы была ангел, не женщина, одначе (так в копии. – М.Д.) для покоя Вы должны были бы удалить ее. Вы же готовы [скорее] приход потерять, чем расстаться с нею. Не смешно ли это? Ежели Вы не удалите, я это супружество разорву. Шпаковская не могла ужиться с мужем и для того овладела Вами. С этого видно, что Вы с нею не без греха, иначе Вы были бы бароном в плебании, не она». А вот переведенный фрагмент из латинского письма епископа одному из деканов: «Многие священники пользуются исключительно женскою прислугою; смотри, чтобы не возобладала невоздержность (сластолюбие). Вынуди, чтобы прислуга [была] мужеского пола» (РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 324. Л. 135; Д. 363. Л. 53–53 об.). Отсюда можно предположить, что епископ не поощрял конкубината, но в то же время был далек от борьбы с ним не на жизнь, а на смерть.
О смещении Волончевского с кафедры местная администрация задумалась всерьез спустя год после первого упоминания этой идеи в докладе Временного полевого аудиториата; обсуждение в Вильне и Петербурге длилось, с перерывами, в течение нескольких лет и научило хотя бы кое-кого из бюрократов иначе смотреть на католицизм «на Жмуди». Летом 1866 года Волончевский наотрез отказался известить от своего имени приходское духовенство об изданном Кауфманом запрете на крестные ходы по улицам и площадям. Поступая таким образом, он нарушал один из принципов «конфессионального государства», согласно которому духовные лица данной конфессии выполняли одновременно функции агентов государства. Действия Волончевского поставили администрацию в трудное положение: одно дело – доказывать в кругу коллег по Ревизионной комиссии, что ограничения на «излишние» католические обряды налагаются ради блага самих католиков, совсем другое – убедить в этом же литовских крестьян, не прибегая к посредничеству духовенства. В бюрократической переписке столь же наивно, сколь и цинично выражалось возмущение «коварством» епископа, не пожелавшего, видите ли, исполнять за власть грязную – и опасную – работу [1043] . Неудивительно, что в таких обстоятельствах чиновники, привыкшие совсем к другому режиму взаимоотношений государства и церкви, предлагали взаимоисключающие решения. В сентябре 1866 года ковенский вице-губернатор Львов, напуганный новым наплывом паломников в Ковно, предупреждал Кауфмана: «В настоящее даже время римско-католическое духовенство может, если захотят епископы, возбудить мятеж в Ковенской губернии в несколько месяцев, – новый мятеж будет опаснее прежнего, потому что будет не ксендзовско-шляхетский, но народный, да и самое знамя восстания будет значительнее; народ будет думать, что он призывается к борьбе за веру. Два, три правительственных распоряжения, как запрещение ставить кресты или ходить с крестными ходами вне церковной ограды, и в Ковенской губернии народ может восстать…». Львов жаловался, что ему приходится воздерживаться от взыскания «денежных штрафов» с «ослушающихся ксендзов, так как они не вносят его и ждут затем… тюремного заключения, чтоб поднять народ…». И тут же, противореча собственному утверждению об опасности новых запретов, вице-губернатор заключал депешу предложением немедленно выслать и Волончевского, и епископа-суффрагана Александра Бересневича за пределы епархии. Резонное возражение последовало из МВД: «А не должно ли еще более опасаться от удаления 2-х епископов?» [1044]
1043
Когда спустя два с лишним года, в конце 1868-го, Волончевский аналогичным образом отказался огласить новые административные ограничения относительно проповедей, губернатор Оболенский охарактеризовал ответ епископа как расчетливо «глумливый». Между тем из пересказа самим Оболенским состоявшейся в Ковно беседы видно, какого напряжения душевных сил стоила епископу полемика с имперской бюрократией: «“[Требовать, чтобы] я сам наложил руки на права церкви и римско-католического духовенства, возбраняя священникам исполнять их обязанности по отношению к поучению народа догматам веры, правительство от меня не может. …Мне все равно, где проведу я последние годы своей жизни”. Говоря это, епископ Волончевский был до чрезвычайности взволнован» (РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 324. Л. 117 об.).
1044
РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 3071. Л. 58–58 об., 57–57 об. (копии отношений ковенского вице-губернатора Львова Кауфману от 1 и 20 сентября 1866 г., с пометой кого-то из чиновников ДДДИИ МВД на полях второй из них).