Русский романтизм

Коллектив авторов

правная точка в повествовании. Увидев инока, заинтригованная

им, рассказчица начинает собирать о нем сведения; сначала

тщетно у настоятеля монастыря, а через несколько лет слу-

чайно, в деревне, где она была проездом, и где услышала

историю „таинственного инока".

В повестях 30-х годов мы найдем также не раз сходные

с „Тремя

встречами" ситуации, описания и т.д. Начала неко-

торых повестей Жуковой из „Вечеров на Карповкеа заста-

вляют вспомнить Тургенева. Так, „Медальон" имеет вступле-

ние, где рассказчик говорит о себе, о том, как он „с ружьем

и верным Кортесома (ч. I, стр. 236) не раз по целым дням

бродил по берегу Суры; описание того места, которое было

излюбленным в его прогулках, начинает собой повествование.

Другой ее рассказ „ Немая" начинается с аналогичного вступ-

ления, в котором после сообщения о себе, рассказчик пере-

ходит к описанию усадьбы, в которую он попал, барского

дома, „с заколоченными наглухо окнами, обвалившегося,

поросшего травою по кровле, но еще сохранившего следы

барской жизни прежних хозяев" (II ч., стр. 12 из „Трех

встреч*) *).

Повесть 30-х годов знает форму эмоционального портрета

с восклицательным оборотом — к а к... „Как могуч, к а к вели-

чествен был этот человек среди облаков дыма и пламени!

Как спокойно было лицо его! Как высоко стоял он над

толпившимся внизу народом!4* (Тимофеев, „Конрад фон Тей-

фельсберг", 1834 г. „Опыты", ч, II. СПБ. 1837), любит та-

инственные ночные пейзажи:

„Месяц сиял во всем блеске; небо было чисто; мириады лучей играли

по алмазному снегу; холод спирал дыхание... Все пусто; слышен каждый

шаг времени; мир действительный уступает место фантастическому; что то

странное наполняет все улицы... Каждый столб, каждый камень получает

чувство жизни, каждое веяние ветра превращается в таинственный говор

духов; все видит, слышит, движется... человек боится оставаться один среди

втого таинственного мрака44 (Тимофеев, „Чернокнижник44, 1836 f., стр. 54—55.

„Опыты"

ч. II).

Композиционная функция такого таинственного пейзажа,

напр., у Жуковой в „Иноке", аналогична роли описания ноч-

ного сада в „Трех встречах", — в повести Жуковой пейзаж

предшествует катастрофе, ее подготовляя, в рассказе Турге-

нева он завязывает действие.

1) О том, чем обязан кроме этого Тургенев Жуковой и другим писатель-

ницам 30-х годов см. статью А. И. Б е л е ц к о г о , „Тургенев и русские писа-

тельницы 30—40-х годов44. Творческий путь Тургенева. Сборник статей под

ред. Н. Л. Бродского. Петр. 1923 г.

1361

О том, что стиль итальянского пейзажа „Трех встреч"

восходит к традициям 20—30-х годов русской литературы,

нам уже приходилось упоминать.

Описание маскарада, на фоне которого происходит третья

встреча, тоже ведет нас к повести 30-х годов. Маскарад

в одной из повестей Павлова („Маскарад") является обрам*

лением всего действия. Герой, Левин, в домино, стоит у стены,

подобно незнакомке в << Терном домино, прислонившейся

к колонне. И Левин, и незнакомка не только равнодушны

к музыке, веселью; бал — контраст к их настроению. Та же

ситуация и в повести Жуковой „Медальон". Герой ее, Вель-

ской, на блестящем балу узнает, что Софья, которую он лю-

бит, стала невестой другого; он одиноко стоит у стены.

„В дверях танцевального зала, прислонясь к стене и сложа на груди

руки одна на другую, стоял наш внакомец Вельской, в черном платье, всем

чужой, в роли наблюдателя, с странным выражением во взоре". (Вечера на

Карповке" I ч., стр. 326—328).

Даже „скромно-фатальное выражение лица", с которым

рассказчик бродит вдоль колонн, восходит к тем ремаркам,

которыми иногда сопровождается в повести 30-х годов опи-

сание загадочной внешности героя, присутствующего на балу,