Русский романтизм

Коллектив авторов

повествование о ряде необычных встреч (с молодым человеком, с стариком,

живущим в страшном замке, с женщиной в темнице). Портреты героев, ко-

торым предшествуют эмоционально-однотонные пейзажи и описания, следуя

один за другим, разворачивают крайне сжатое сюжетное действие. В развер-

тывании темы тайны Карамзина тот же метод, что и у Тургенева: между

начальным

и конечным моментом в развитии таинственного устанавливается

равновесие, читателю тайна не раскрывается, и заключение оставляет его

в таком же к ней отношении, как и начало. У Карамзина несколько иная,

по сравнению с Тургеневым, роль рассказчика: он — наблюдатель событий;

у него лирическая партия, так как он все время делится своими чувствами

и переживаниями с читателем, но он своим отношением к героям и собы-

тиям не создает вокруг них напряжения; между ним и действием нет орга-

нической связи, тогда как тайна и рассказчик в „Трех встречах" настолько

срослись, что между ними, как мы видели, происходит борьба. Роль рассказ-

чика-наблюдателя событий, сообщающего читателю о своих эмоциях, вызван-

ных действием, вообще, обычна у Карамзина.

1361

Любовь — тайна; женщина, которую любят — видение,

призрак; состояние влюбленного—„как во снеа, странное

и непонятное, случай, судьба, сближающая и разъединяющая

любящих, случай, делающий свидетелем любви постороннего

человека, рассказчика повести 30-х годов. Укажем, хотя бы

на повесть Вельтмана „Лунатик", где на титуле имеется

подзаголовок: „Случай44 (М. 1834 г.). Основная тема, раз-

вертывающаяся здесь — любовь-тайна. Чувство таинственной

любви рождается в герое Аврелии под влиянием случая,

неожиданно приведшего его в лунатическом состоянии в поме-

щение, где он, очнувшись, увидел Лидию, свою будущую воз-

любленную. Случай в течение повести не раз соединяет и разъ-

единяет любящих. И когда Лидия исчезает от Аврелия, автор

знакомыми нам по „Трем встречам" словами говорит о душев-

ном состоянии героя: „но пред ним нет уже светлого видения,

нет сна, который так сладостно возмутил его душу" (ч. I,

стр. 51).

Сам Аврелий характеризует свое чувство так: „Я не

испытал любви, ее называют блаженством! — я испытал

только безумие, боль, видел призрак, который, как будто

живое существо, насмехался надо мною, являясь и_на яву, и

во сне, и днем, и ночью; я жил двойною жизнью. Видел жен-

щину, прикасался к ней; но где ее видел? кто она? — этого

не объяснит моя память, это выше моих понятий! — Это

странный сон, скажут мне; но может ли перебросить сон из

равнодушия к чувству пламенному, из тишины в недра бури?"

(ч. II, ст. 16). Отец Аврелия объясняет, отчего сын его

остается навсегда прикованным мечтой к женщине, явившейся

ему, как призрак. „Покрывало на лице женщины действует

сильнее красоты; препятствия и таинственность рождают бе-

зумные страсти. Я вижу, Аврелий опустил уже руку в урну

судьбы" (ч. И, стр. 121). В построении повести с темой тайны

главную роль играют приемы намека, недомолвки, расспроса,

разведки. Завязка тайны дается сплошь да рядом в портрете

героя; на этих приемах держится обычно первая часть по-

повести, в которой таинственное дается в нарастании; вторая

представляет собою раскрытие тайны, делаемое посредством

сообщения „Vorgeschichte" героя, объясняющего загадку, тайну.

И в „Трех встречах*1 тоже есть, правда, очень сжатая пред-

шествующая история героини, которую она сама сообщает

рассказчику на маскараде, и из которой читатель ничего нового

не узнает о ней. Такова композиция повести Н. Ф. Павлова,

„Маскарад" (Нов. Повести. СПБ. 1839) или М. С. Жуковой,

„Инок" („Вечера на Карповке", ч. I. СПБ. 1837). Последняя,

как и „Три встречи*, начинается с описания того места (мона-

стыря), где рассказчица встретилась с человеком, который

заинтриговал ее своим странным видом. „Как будто роковая

1361

тайна тяготела над ним14 (I ч., стр. 38). Портрет монаха — от-