Рыба моя рыба

Маркина Анна

И все же апофеоз моей внутренней войны с Химерой наступил неожиданно. Мне написала Оксана. Оксана всегда спешила, ее кучеряшки, как волнистые древесные стружки, беспорядочно спадали с головы вместе с такими же кучерявыми мыслями. Ее юркая голова то и дело высовывалась из какой-нибудь комиссии или оргкомитета.

— Привет! Я могу порекомендовать несколько человек на стипендию в Союз. Хочешь тебя впишу? Только надо будет отдать им половину, — предложила мне Оксана.

Мне нужны были деньги. Я уже перешла Рубикон. Чего добру пропадать — рассудила я. О коррупционная

лапа, ты уже схватила меня за хвостик! Я мышь, я жажду мелких земных благ, я винтик великого круга жизни. Теперь я готова вернуть половину стипендии нуждающимся.

— Давай, если я у них не в черном списке…

К моему удивлению, мне пришла вначале анкета на стипендию, а потом — и сама стипендия. Карточка потяжелела. Я с грустью подумала: ну что ж, я обещала, я отдам. И стала ждать звонка или письма из Союза. Но никто мне не звонил и не писал. И Оксана не писала. Чем больше проходило времени, тем меньше мне хотелось расставаться со второй половиной стипендии — это почти месяц жизни, в конце концов. Нет, если бы у Оксаны были неприятности, тогда другое дело… Я перестала отвечать на звонки с незнакомых номеров. Ведь никогда не поздно вернуться к своим принципам, нащупать в себе нравственное начало. Посмотреть, так сказать, в коррупционную морду, и ударить ей по носу своим хвостиком.

Tesla

«Слабость — это как у бедной Лизы. У нее не было ни каких оснаваний самоубиватся. Лиза была глупая, а ни какой ни луч света в темном царстве. Могла бы использовать сто рублей чтобы все наладить, а она взяла и бросила больную мать на смерть!»

Так написал на пробном экзамене Зебров. И теперь его будущее смотрело из рамки листа, как из поминальной.

Варвара Владимировна исправила слова «никаких», «оснований», добавила мягкий знак инфинитиву… И разрыдалась. Ее окружали пыльные обои, потертый диван с желтоватыми разводами и разбухшие деревянные рамы, через которые забирался в квартиру холод.

Прислонившись лбом к стеклу, у дома стояла кислая московская зима и мрачно заглядывала в комнату. Лампа в патроне, примотанном изолентой, мигала.

Варвара распахнула дверцу шкафа, достала ласты с растянутыми пятками, валявшиеся без дела еще со времен ухода мужа, и извлекала из левого ласта газетный сверток, а из него — сто семь тысяч восемьсот рублей — пересчитала.

Утром она отправилась в турагенство. Листала каталог с турецкими пальмами и полотенчатыми лебедями. Но перед Новым Годом оставались только удаленные от берегов клетушки по ценам четырехзвездочных отелей.

Оператор, красивый молодой человек с челкой наискосок, обвел взглядом ее тяжелое лицо, а потом пуховик с потертой подкладкой, который грустно висел на вешалке у входа, как старый самоубийца. И посоветовал купить тур в феврале, когда дешево и несезон.

— А пока что вложите куда-нибудь деньги, — подмигнул он.

— На два месяца? Это куда?

— Я акции покупаю.

— Акции?

— Электромобили, нефтяники, банки…

У него были веселые зеленые глаза, как

у ее мужа. Но расспрашивать про акции она постеснялась.

— Я в этом не разбираюсь, — неловко хохотнула Варвара.

Молодой человек посмотрел на нее сочувственно и пожалел всего доброго.

Но дома Варвара, действительно, подумала: зачем прятать деньги в левый ласт, когда можно их приспособить. Она стала читать про акции, банковские вклады, инвестиционные счета и, даже не успев сообразить, как это вышло, оставила заявку на открытие брокерского счета. Банковскую карту привезли через день к подъезду, установили на телефон приложение, и инвестиционные горизонты открылись ей во всем своем штормовом великолепии.

Однажды на бульваре она наткнулась на Зеброва с компанией. Пацаны сидели на спинке лавочки Есенинского бульвара, пили пиво.

— «Муть вина, нагие кости»… — остановилась она напротив. — Так рано и уже пьем?

Все заржали.

— Проверила твое сочинение, Леша… Вот зачем ты это? Понимаешь, что у тебя будет двойка в аттестате?

— Я правду написал, — буркнул Леша.

— Всюду цензура! — выкрикнул его товарищ.

И парни опять разразились лающим смехом.

— Ты бы приходил на дополнительные… Сделаю напоследок доброе дело и уйду.

— Из школы уйдете?

— Ну не из жизни же…

— Жалко, — сказал Зебров.

Все захохотали еще громче, и тогда до Леши дошло. Он покраснел и промямлил:

— Не в том смысле. Жалко, что из школы.

Она покачала головой и пошла домой ждать февраля. Было темно. Платиновый дневной свет, сожительствовавший с ней в однушке, сегодня куда-то ушел — как муж семь лет назад.

— Где сахар? — спросил ее муж после ужина.

— А что, нет? — удивилась она.

— Нет.

— Завтра куплю.

— Вчера было полпакета, — муж смотрел на нее, как ищейка.

— Ах, да! — она вспомнила, что испекла вишневый пирог.

— Ты специально, — сказал муж. — Ты все у меня отбираешь: работу, друзей, дочь…

— А ничего, что это я нашла тебе работу?

— Варя, я ее ненавижу.

— А дочь что? Да кто у тебя ее отбирал? Вышла замуж, уехала, счастлива…

— Счастлива, как же! Ты всех распугала. Чтобы никого у меня не было — была только ты. И вот даже сахара нет. Каждый раз! Ты специально!

— Знаешь, что…! — вскипела Варвара. — Вот и катись тогда к своим друзьям-алкоголикам.

Она думала, что он пойдет в комнату и, как всегда, разляжется на диване, отвернувшись к стене. А он собрал вещи и вышел в другую жизнь, облепленную вечерним морозным сиянием. Варвара мучилась-мучилась, но так и не поняла — специально она или неспециально. Но долго еще держала в диване целый мешок сахара. Про запас.

Всю ночь она ворочалась. По стенам двигались тени горячих турецких утесов, а под утро о них разбивались брызги света. Электрокабриолет с эмблемой Tesla, скользящий по горному серпантину, вел ее муж, но еще молодой, с косой челкой и зелеными глазами; стены домов были увиты бугенвиллиями, и с горной высоты открывался вид на Средиземное море.