Рыцарь курятника
Шрифт:
торой стоял стол, а на нем лежало письмо. Жильбер взял письмо, распечатал и, прочитав, сказал с удовольствием:
– Хорошо! Это шаг вперед.
Между улицей Бушри и улицей Траверсьер, на улице Ришелье, возвышался отель «Сен-Гильом», а возле этого прекрасного здания находилась жалкая лачуга, в которую вошел Жильбер.
В ту минуту, когда он поднимался по шаткой лестнице, прекрасная карета, с гербом и короной виконта на дверцах, остановилась перед отелем «Сен-Гильом». Кучер остался сидеть, лакей вышел из кареты и зашел в отель. На кучере и лакее поверх ливрей были надеты просторные плащи с рукавами, защищавшие их от холода. Отель «Сен-Гильом» был не гостиницей,
– Передайте моему господину, виконту де Сен-Ле д'Эссеран, что карета ждет его.
– Ступайте сами, – отвечал лакей.
– Я не могу.
– Почему?
– Потому что мой господин запретил мне оставлять карету.
– Разве в ней везут какое-нибудь чудо?
– Может быть, но это вас не касается! Ступайте и доложите моему господину.
– Иду, иду! – проворчал лакей, медленно поднимаясь по лестнице.
Слуга возвратился к карете. Прошло довольно много времени, потом послышались громкий голос и смех. Дверь передней с шумом отворилась, и молодой человек, одетый с чрезвычайным щегольством, смеясь, спустился с лестницы. Ему могло быть лет двадцать пять, он был наряжен в камзол серый с розовым, бархатные панталоны, розовый атласный жилет, вышитый серебром, и треугольную шляпу с золотым галуном. Пуговицы на камзоле и жилете, пряжки на подвязках и на башмаках, цепочка часов были усыпаны бриллиантами и рубинами, оправленными в серебро. На безымянном пальце левой руки молодого человека был надет великолепный перстень с рубином, обрамленным бриллиантами, а в правой руке он держал табакерку, также украшенную бриллиантами и рубинами.
Спустившись с последней ступеньки, молодой щеголь склонил голову к правому плечу, а правую руку сунул в карман панталон.
– Право, милый и любезный граф, – проговорил он, не оборачиваясь, – вы самый удивительный, самый ослепительный, самый фантастический человек, какого я когда-либо встречал. Если захотите, вы будете через неделю предметом восторга и обожания всего двора…
Сказав эти слова, он обернулся назад. Его спутник выходил из передней к парадной двери отеля. Это был мужчина высокого роста, прекрасно сложенный, с благородной осанкой. На вид ему, казалось, было лет тридцать. Физиономия у него была выразительная, подвижная; цвет лица очень смуглый, как у араба; брови очень черные и густые; глаза блестящие, взгляд пронзительный. На нем был костюм из коричневого бархата с темно-зеленым атласным жилетом, без вышивки. При всей простоте и изяществе костюма, его украшали пуговицы и пряжки из бриллиантов необыкновенной величины.
Слуга, ждавший своего господина, бросился к карете и отворил дверцу.
– Садитесь же, мой милый, – сказал молодой щеголь, посторонившись, своему спутнику. Когда оба сели в ка-
рету, слуга с непокрытой головой почтительно ждал приказаний.
– В кабак «Царь Соломон»! – приказал щеголь.
Дверца закрылась, и карета поскакала, увлекаемая парой
великолепных нормандских лошадей. Молчание царило внутри кареты. Вдруг мужчина постарше, севший первым и занимавший правое, почетное место, обернулся к молодому щеголю.
– Хохлатый Петух! – сказал он шепотом, но тоном странно твердым. – Сегодня вечером мы вступим на новый путь!
– Патрон! – отвечал молодой человек. – Вы удостоили меня доверием – я буду его достоин!
– Ты знаешь половину моих тайн.
– А моя преданность всецело принадлежит вам.
– Я верю.
То, что теперь называется ресторанами, называлось в старину кабаками, и среди самых знаменитых
В половине седьмого вечера яркий свет освещал внутренность кабака. В полуподвале размещались лавка, кухня и сад с боскетами. На первом этаже располагались обширные залы для больших обедов; на втором этаже – отдельные номера.
В седьмом номере середину занимал стол, на котором было приготовлены четыре прибора. Два канделябра на камине и два других на столе освещали комнату. Хотя на столе было четыре прибора, в комнате находились только две особы: мужчина и женщина. Женщина, высокая, красивая, нарядная, с бесстыдным взглядом и развязными манерами, была та самая,
которую встречали в обществе Рыцаря Курятника и которую публика называла просто Бриссо. Она сидела у камина в большом кресле и грелась у огня. На камине стояли графин и стакан, оба наполовину наполненные.
Мужчина, сидевший или скорее лежавший в кресле, был высок, худощав; лицо у него было утомленное, губы полные, глаза круглые и маленькие, взгляд хитрый, пресыщенный. На нем был костюм дворянина, когда-то щегольской, но теперь грязный и заношенный. Вытянув одну ногу к огню, а другую положив на стул, он держал в руке стакан, наполненный содержимым одной из трех бутылок, стоявших на столе.
– Ventre-de-biche, Бриссо моего сердца, любовь моих воспоминаний и воспоминание моей любви, – проговорил он. – Ты не ожидала, что будешь сегодня ужинать со мной?
– Действительно, я думала, что ты настолько окружен кредиторами, – отвечала Бриссо, – что не осмелишься и носа высунуть из дома.
– Ошиблась, моя красавица! Кстати, если я тебе говорю «ты», не слишком этим гордись: я имею привычку говорить «ты» всем, с кем ужинаю.
– Тогда ты должен «тыкать» всему Парижу.
– Но если я говорю тебе «ты», то тебе совершенно незачем так же обращаться ко мне. Ведь в моих жилах течет дворянская кровь.
– Да, но, когда к тебе пристают и ты нуждаешься в десяти луидорах, ты согласишься выслушивать от меня что угодно, только бы я дала тебе взаймы.
– А когда тебе нужно проткнуть шпагой кого-нибудь, кто тебя стесняет, разве я не к твоим услугам? Если я тебе даю взаймы мою ловкость и мужество, то ты, кажется, вполне можешь одолжить мне немного деньжат.
– Я только ради этого тебе и одалживаю.
– Зачем же тогда так фамильярничать со мною, обращаться ко мне на «ты»…
– Оставь меня в покое! Если ты еще будешь дразнить меня, я разнесу по всему Парижу, что Вольтер дает тебе пенсию в сто луидоров за то, чтобы ты аплодировал его трагедии.
– Можешь рассказывать, кому хочешь. Вольтер неблагодарный…
– Ах, и он отказал тебе в кредите?
– А, кстати, он мне уже не нужен: я теперь самое счастливое существо во всей Франции и Наварре.
– Каким образом?
– Со вчерашнего дня у меня есть отель, сад, слуги, лошади, экипажи и я к черту послал всех моих кредиторов.
– Где же твой отель, я приеду к тебе с визитом!
– В Тампле [10] , у принца Конти. Его высочество просил меня занять комнату в его отеле, что чрезвычайно удобно, потому что Тампль, как жилище принца крови, неприкосновенен и я из моего окна могу орать прокурорам и агентам месье Фейдо все, что захочу, а они не смогут сделать ничего, кроме как кланяться мне, как дворянину дома принца.
10
Парижский Тампль был тогда местом жительства великого приората Мальтийского ордена, и принц Конти, который был великим приором Мальтийского ордена, жил в Тампле, который по уставу сделался жилищем неприкосновенным.