Рюрикович
Шрифт:
Помню, как-то на вокзале банда напёрсточников пыталась развести меня на деньги, но… Скорость их рук не может сравняться со скоростью рук ведаря.
Каждый раз шарик оказывался под тем наперстком, на который я показывал. Даже когда «катала» спрятал шарик в руке (чтобы наверняка), и то он оказался ровно под тем напёрстком, на который я указал. Тычимба умел тырить предметы и незаметно переносить их в другое место.
Раскрывать свой обман банда не стала, но мне посоветовали убраться подобру-поздорову. Впрочем, я уже достаточно набрал, чтобы не лезть
— Но в следующий раз, если всё пройдет примерно также, то надо сделать вот так, — подключился к действию Сафронов и тоже взялся за подстаканники. — Вам нужно будет напасть отсюда, чтобы переключить на себя внимание. Мы же можем зайти с этой стороны. И важно всегда перемещаться, если вдруг монстр начнет атаковать других… Вот как-то так!
Всё-таки он не воспользовался подаренным ему шансом и поставил перед собой отравленный чай, а стакан с чистым чаем отдал Борису. И опять ни одна мышца не дрогнула на его лице. Сафронов верил, что он окажется жив после распития напитков. Что же, пусть будет так…
Я грустно усмехнулся и поднял подстаканник, словно произнося тост за пиршественным столом:
— Но всё равно мы молодцы и отличная команда! Давайте же выпьем за то, чтобы и дальше мы прикрывали друг друга и никогда не предавали товарищей!
Всё-таки я добрый и дал ещё один шанс. Даже намекнул Сафронову, что он делает неправильно, но…
— Отличный тост! — улыбнулся Сафронов и аккуратно коснулся своим подстаканником до моего. — Все бы аристократы так думали — тогда бы и междоусобицы стало бы гораздо меньше!
— Да, мне тоже понравилось идти с вами рядом! — подхватил Годунов. — Давайте же выпьем чай, быстро поедим, приведём себя в порядок и завалимся к княгиням. Мы можем весьма недурственно провести остаток времени в пути…
— А Мария Никифоровна не будет против? — спросил я со смешком.
— А что Мария Никифоровна? Княгиня Оболенская очень уважаемая и представительная женщина. Я ей очень многим обязан и никогда об этом не забуду, — тут же стушевался Годунов.
Я не стал развивать эту тему, чтобы ещё больше не смущать Бориса. Вместо этого сделал пару глотков отравленного чая. Почему я это сделал? Потому что заранее принял противоядие, которое Тычимба спёр у Сафронова. Тот самый подарок…
Всё-таки наличие невидимого слуги — это огромное преимущество перед всякого рода злопыхателями. Пусть этот слуга порой и пропадает, но всегда же возвращается ко мне. Этим противоядием я смазал три кураги, которые успешно подсунул Годунову. Должно было хватить, если вдруг неправильный стакан окажется у него или же глотнет чай раньше времени.
Саму колбочку с небольшим подарком вместо жидкости противоядия Тычимба положил на место. Когда Сафронов её откроет, а он обязательно её откроет, то будет весьма и весьма раздосадован.
После того, как мы сделали по несколько глотков и закусили печеньем, я приложил
— Никак ошпарились, ваше царское величие? — в голосе Сафронова просквозила насмешка.
— Да что-то грудь сдавило. Вот как будто тисками стянуло. Мне бы… Я наверное… Я пойду выйду, воздухом подышу, — сказал я с небольшой задержкой.
— Давайте я вас провожу? — предложил Сафронов.
— Кирилл Игнатьевич, не стоит утруждаться… Я, наверное, сам дойду, — сказал я, встал и пошатнулся.
— Может, это после боя с волокушами? — обеспокоенно спросил Годунов.
— Всё может быть… — сказал Сафронов и встал. — Всё-таки давайте я вам помогу…
— Вы очень любезны, — проговорил я, пока мы брели по направлению к тамбуру. — Хотел бы я, чтобы у меня оказался такой верный друг! Эх, чего у царей не хватает, так это верных друзей…
— Идите-идите, ваше царское величие, — проговорил Сафронов за спиной. — Я всегда рад услужить царскому роду.
Мы вышли в тамбур. Тут кто-то недавно курил и в воздухе ещё витали запахи табака.
Через десять секунд у Сафронова должны начаться первые признаки отравления, поэтому я повернулся и умирающим голосом произнес:
— Что-то худо мне, дядька Кирилл. Никак в канализации какую гадость подхватил… Мне бы лекаря сейчас.
— Хрен тебе, а не лекарь, другак, — неожиданно жестко ответил Сафронов. — Ты сдохнешь, как помойная крыса. Ни пощады тебе, ни жалости…
— Что ты такое говоришь, дядька Кирилл? Кирилл Игнатьевич, ой, что-то темнеет в глазах, — проговорил я, сгибаясь пополам. — Никак… Ты отравил меня?
— Ай, догада, — усмехнулся Сафронов. — А всё говорят, что ведари тупые…
В этот момент действие яда вступило в силу. Я почувствовал жжение в груди, но оно было безопасно — противоядие боролось с отравой, а вот глаза Сафронова неожиданно полезли наружу.
— Ведари не тупые, у нас просто лица такие, — хмыкнул я, распрямляясь и смотря ему в глаза. — Скажешь, кто тебя послал за моей жизнью?
— Ты… Ты… — Сафронов судорожно искал на груди колбочку с противоядием.
Он нашел ей, открыл и запрокинул голову, вываливая содержимое внутрь горла. Только вместо жидкости внутрь упала половинка кураги — целая никак не хотела залезать.
— Угощайся, дядька Кирилл, — сказал я. — У меня ещё целый пакет есть.
Жжение в груди начало понемногу стихать, а вот у Сафронова, наоборот, начал разгораться огонь в груди. Он с яростью вытащил перочинный нож из кармана, заставил его загореться синим пламенем:
— Я всё равно тебя заберу с собой…
— Ну вот, а ведь мог живицу использовать на продление жизни, — вздохнул я и отвернулся к окну.
За спиной послышался удар, это Сафронова согнуло в три погибели так, что он упал на колени. После этого он попытался вызвать рвоту, но ничего не получилось. Так просто яд не хотел покидать отравленное тело.