С Корниловским конным
Шрифт:
Молодой, нервный, веселый, беспечный, подкупающий своей удалью и бесшабашностью — словом — тип настоящего партизана. Отряд его имел состав приблизительно четырех полков, потому я обещал Шкуро — после реорганизации и снабжения его артиллерией и технической частью — развернуть отряд в дивизию, сохранив за ним командование. Но прошло несколько дней, и из Ставрополя стали поступать тревожные сведения.
Отряд Шкуро, отличный для набегов, был мало пригоден для длительного боя на подступах к Ставрополю. Партизаны кутили, больше всех сам Шкуро, не раз обижали население, поделили склады. «Старики» кубанцы ворчали: «не для того они шли в отряд, чтобы
Кубанский атаман (полковник Филимонов) отнесся так же с сомнением к отряду. В результате — в Ставрополь был командирован вернувшийся после излечения ран, полученных в «Первом походе», достойнейший полковник Улагай и принял дивизию, получившую потом наименование 2-й Кубанской. Шкуро, хотя и с некоторой обидой, согласился стать в ней бригадным командиром. Через некоторое время, по выделению наиболее беспокойных казаков Баталпа-шинского отдела в Кубанскую партизанскую отдельную бригаду — Шкуро получил с ней самостоятельную задачу — действовать на фланге Добровольческой армии и поднять Закубанские отделы» (т. 3, стр. 188, 189).
Сам Шкуро молчал, но среди его ближайших офицеров и в городе ходили упорные слухи, что, будучи в клубе на одном городском ужине, он сказал речь, что он борется за 8-часовой рабочий день и за Учредительное Собрание. Это не понравилось Командующему Добровольческой армией генералу Деникину, и Шкуро был отрешен от своего отряда.
В том же томе своего труда и на тех же страницах генерал Деникин как бы противоречит своим доводам и о самом полковнике Шкуро, и о его отряде:
«Ставрополь ликовал недолго. На третий день после освобождения опомнившиеся от испуга большевистские отряды повели наступление на город с трех сторон, подойдя к его предместью. Казаки Шкуро и вновь сформированный из ставропольских офицеров 3-й Офицерский полк, с трудом отбили наступление. 12 июля положение было грозное и требовало переброски туда с главного, Екатеринодарско-го, направления полка с батареей и броневиками. Но Шкуро удалось отбросить большевиков за Кубань...
В районе Ставрополя наступило затишье, которое было нарушено 18 июля, когда с юга и востока на город вновь повели наступление красногвардейцы, силами до 10 тысяч, при
6 орудиях. И на этот раз, партизаны, подкрепленные частями генерала Боровского (Улагаевский пластунский батальон из состава 2-й пехотной дивизии принимал главное участие), после 10-дневных боев — разбили противника, преследуя его в обоих направлениях верст на 40» (т. 3, стр. 188, 189).
Это второе повествование генерала Деникина как будто исключает первое.
Последняя встреча со Шкуро
Алексеевский партизанский пехотный полк, в который был мобилизован наш меньший брат Георгий, хорунжий, с Екатеринодарского направления был переброшен в Ставрополь. Завтра он выступит на юг, под Недреманную гору, которую нужно взять от красных.
Брат вернулся со 2-м Черноморским полком из Персии
7 марта 1918 г. 19 марта вспыхнуло наше восстание, 24 марта оно было ликвидировано, и с тех пор я его не видел около пяти месяцев. Высокий, стройный, плечистый блондин с прямым профилем и правильными чертами лица — он был теперь настоящий мужчина-воин. Он возмужал. Возмужал в неприятностях, в горестях и кровавых боях своего нового полка. Он в «солдатском полку» уже командир взвода, хотя весь полк состоит из кубанских мобилизованных казаков, и только командный состав — добровольческий.
С ним несколько его новых
Наш партизанский отряд есаула Мельникова формировался медленно. Причина: не было казаков. Из частей Шку-ро казаков брать было нельзя, да их и не давали. Набирать же можно было только из станиц и — добровольцев. С урядником станицы Темнолесской, на чужом коне, скачем в его станицу «за добровольцами-казаками» в свой отряд. Перед станицей, возле села Татарка, встречаю быстро несущуюся тачанку с группой офицеров Алексеевского полка, друзей брата, раненых и спешивших в Ставрополь.
— Как брат? — спрашиваю их на ходу. Они замялись с ответом.
— Ранен тоже... — несмело отвечает кто-то из них.
— Тяжело?.. Нет?! — тревожно окликаю их, повернувшись в седле.
— Да так... сильнее нас... — кричит кто-то и — они переглянулись между собой.
— Тяжело?! — кричу им вслед.
— Да!.. Тяжело!.. И Жорж уже в Ставрополе! — кричит мне старший из них.
Брат тяжело ранен, но — служба прежде всего. В Темнолесской казаков нет. Все мобилизованы. Скачем дальше в станицу Екатерининскую. Дорогу пересекает болотистый ручеек. В нем застряла маленькая легковая машина. Казаки, спешившись, возятся с ней. На бережку, на чурбане, сидит полковник Шкуро. Он грустный. Соскочив с коня, я подошел к нему. Он будто рад, что есть возможность хоть кому-либо излить свою горечь, печаль, обиду.
При нем нет и одного офицера. Он торопится в Ставрополь, чтобы там и как можно скорее разрешить «свой вопрос», который, по его словам, таков: «со своей партизанской бригадой, состоящей исключительно из казаков-хоперцев, — он прорвет фронт красных в районе Невинно-мысской, вторгнется в Баталпашинский отдел и там поднимет «на ноги» всех казаков, черкесов, осетин, карачаевцев и ближайшие станицы Пятигорского отдела Терского войска. Потом он будет действовать в тылу у красных, чем и облегчит боевые операции частей Добровольческой армии».
Говорил он все это с жаром и с полной уверенностью в успехе. Слушая его, нельзя было не «заразиться» этим интересным и рискованным боевым делом.
— Плюньте на свой отряд, подъесаул, и идите ко мне! У меня так мало офицеров! Сразу даю Вам в командование сотню, а там — по способностям, — закончил он.
Есаул Мельников формировал партизанский отряд в две сотни казаков с разрешения Шкуро, как его ближайший и доверенный офицер, у которого я уже нахожусь в подчинении, хотя и чисто дружеском, о чем здесь же докладываю ему.
— Я Сашу уговорю отпустить Вас ко мне. Повторяю — у меня мало офицеров, а кадровых — совсем нет, — дружелюбно говорит он.
Я даю согласие, но, к слову, добавляю, что у меня нет собственного коня, так как обоих реквизировали красные. На мое удивление, Шкуро сразу же как-то сконфузился и грустно ответил:
— Мой отряд небольшой, денег нет; многие казаки также без лошадей и в поход выступают на мажарах, как ездящая пехота...
В этом ответе Шкуро было много жути. Видимо, главное командование, т. е. генерал Деникин, не верило в успех прорыва фронта красных отрядом Шкуро. И, видимо, Шкуро, получив отказ и не субсидируемый деньгами и необходимым вооружением, как и конским составом, шел на личный риск, веря в своих казаков-партизан, совершивших с ним тяжелый поход, как и верил в те внутренние казачьи силы, которые были в зоне красных.