С Корниловским конным
Шрифт:
Головной дозор красных вскочил уже на церковную площадь и тут же был убит. Пластуны местного офицера подъесаула Бондаренко скорым шагом двинулись к Гетманов-скому разъезду, чтобы восстановить связь со Ставрополем, а главное — со станцией Кавказской, где находился штаб Дроздовского полка, которому гарнизон был подчинен. Конница Храмова бросилась на восток. И началась настоящая охота на ворвавшихся красных.
Некоторые казаки, застигнутые врасплох, остались в своих дворах в районе красных. Урядник и Георгиевский кавалер 2-х степеней Великой войны Яшка Мазанов из-за плетня, из винтовки, «ссадил» с коней двух красноармейцев. Один старик, из охотничьего ружья, также из-за плетня, ссадил третьего, схватил его винтовку
Горят дома, сараи, на гумнах не обмолоченный хлеб в снопах... Пламя красиво и методично, по сухому плетню, распространяется к очень богатому дому «под железом», и, если плетень не оттянуть, то через 10-20 минут загорится и этот нарядный казачий дом, покинутый всеми. Мы вскакиваем во двор, спешиваемся, ломаем плетень, оттягиваем его в сторону и этим обрываем движение «нарядного пламени», которое в своей ненасытности съедает все на своем пути.
Жутко и жалко было смотреть на горящее казачье добро опустевших дворов. И никакой и ниоткуда помощи и защиты! Все бежали из станицы, бросив все свое добро и спасая лишь свою жизнь. Ни на улицах, ни во дворах — ни души. Даже и собаки, как всегда, убежали с хозяевами в степь.
Часам к 8 утра — красные были сброшены под кручу. Станица лежит на очень высоком и обрывистом правом берегу Кубани, за которым, к самой реке, широко раскинуты плодороднейшие сады казаков — виноградников, жердели, яблок, слив, груш и других фруктовых деревьев.
Красные ушли тем же бродом, через который и пришли. Гарнизон стал подсчитывать «раны». На улицах подобраны зарубленными: две казачки, один мальчик-казачок и одна девочка-казачка, до десятка стариков-казаков, в коннице
Храмова в упор убит юнкер, и в Дроздовском взводе ранено три офицера.
На улицах станицы лежало 14 зарубленных красноармейцев и свыше десятка их лошадей. Старики приказали местным мужикам, сочувствующим красным, похоронить убитых красноармейцев, «где они хотят, но только не на станичном кладбище». К ночи жители вернулись в свои дома и... одни оплакивали своих погибших родных и близких, а другие — снесенное огнем свое хозяйство, нажитое десятками лет.
Этот набег красных, своей дерзкой смелостью и варварством, сильно напоминал набеги горцев на казачьи станицы времен Кавказской войны. Набег этот для красных был исключительно удачным. Такое их молодечество для нас было малопонятным и никак не вязалось с их общей распущенностью и недисциплинированностью. Но это было выяснено в тот же день: весь отряд был пьян.
В их районе, тут же у станицы, только на левом берегу Кубани, был винокуренный завод Лейбо. Перед набегом ими было выпито много. Это рассказал захваченный в плен черкес. Кроме того, ото всех трупов убитых разил тошнотворный запах спирта.
Характерный штрих: черкес заявил, что он был мобилизован красными. Наши кубанские черкесы, почти поголовно были «белые». Может быть, этот черкес и был «красным», но казаки этого не допускали и смотрели на него как на несчастную жертву, и старались даже не огорчать его излишними допросами, угощали табаком и весело, по-кунац-ки, улыбались. Улыбался и пленный черкес.
Старший наш брат взял на сутки отпуск у командира Дроздовского полка, коему
В госпитале, у его кровати — бабушка и мать. Обе они заплаканы. Жорж по-прежнему «качался» на спине. Наш приезд, старших братьев, его обрадовал, но свою радость он выразил только слабой и беспомощной улыбкой своих всегда веселых глаз. У его смертного одра теперь собралась вся наша взрослая половина семьи. Секретно от несчастных женщин мы, братья, обратились к доктору — сказать нам правду. Он жмет плечами и говорит:
— Ранение смертельное... задета брюшина... он все время лежит со льдом... бывают случаи, что выживают, но — ручаться я не могу.
Мертвая жуть вошла в наши души. Но жизнь и служба должны идти своим чередом. Заплаканная мать и поколебленный в своем спокойствии брат выехали в станицу, я на службу, а у кровати умирающего осталась маленькая сухенькая умная и энергичная наша любимая бабушка, чтобы воочию перенести, уже не знаю, какой по счету, удар в своей долгой горемычной жизни...
В Екатеринодаре
Шкуро прорвал фронт красных и исчез где-то у них в тылу. В Ставрополе почувствовалось, что «ушла душа». Стало как-то скучно.
Назначен новый губернатор, полковник Глазенап. Пошли какие-то перемены к худшему. Мне стало не нравиться многое в нашем партизанском отряде, который все еще находился в стадии формирования. К тому же, он теперь назван «Партизанский отряд Ставропольского генерал-губернатора». Это было совсем уже странным и непонятным. Полковник Глазенап, до своего назначения сюда, был командиром бригады, состоящей из 1-го Кавказского и 1-го Черноморского полков Кубанского Войска, сформированной в Донских степях. 1-й Черноморский полк находился с самого занятия Ставрополя в самом городе и был в подчинении губернатора для наведения внутреннего порядка. 1-й Кавказский полк был в районе села Медвежье, что северо-западнее губернского города.
Не нравились мне все эти штабы, мелкие фррмирова-ния и другие комбинации. Полк! Вот где интерес, сила, величина, стремление каждого офицера, семья боевых друзей, военная стихия. Я решил искать случая, чтобы уйти из отряда.
Раненому брату стало чуть лучше. Слезами и молитвами излечила его наша дорогая бабушка. Излечила, не ведая его судьбы: он погибнет через два года в Таврии, в Корниловском конном полку родного войска, в дивизии доблестного Бабиева.
Мой начальник, есаул Мельников, командирует меня за казаками в Екатеринодар, в запасной полк. Я в войсковом штабе, у военного министра Кубанского Войска, есаула Савицкого (официальная должность — член Краевого правительства по военным делам). Савицкий — статный офицер Конвоя Его Величества. Принял он меня сухо, но дельно. Руки не подал. И не встал со стула. В конце февраля 1917 г. я ему представлялся в Петрограде. Возможно, что он не узнал меня. Крупный, бородатый. На нем китель и темно-синие бриджи с двойным гвардейским серебряным галуном. На столе, рядом с папкой для бумаг, лежит красная гвардейская фуражка с белыми кантами. Вид импозантный и солидный.
Выслушав меня, он, смотря на мои командировочные бумаги — спокойно, не торопясь и не волнуясь — не сказал, а словно прочитал следующее: «все кубанские силы находятся в распоряжении Кубанского войскового атамана; все кубанские офицеры и казаки должны служить только в своих кубанских строевых частях; ваш отряд не Войсковой Кубанский, и я не только что не дам вам, подъесаул, казаков из Кубанского запасного полка, но я вас спрашиваю — как вы, кадровый офицер, без разрешения Войскового штаба, могли служить не в казачьей части и не находящейся на учете Войскового штаба?»