С Корниловским конным
Шрифт:
А жители, перенесшие власть красных, одни влюбленными глазами, другие плачущими восторженно пронизывают их и разряжаются громкими криками и шумными аплодисментами. Я искренне вторю толпе. Великое слово — Освобождение.
По Почтовой улице мимо проходит «артиллерийский унос» в две пары коней, но без орудий. На лошадях совершенно новая артиллерийская сбруя. Впереди, верхом на лошади, идет младший урядник. Два казака правят лошадьми, сидя на уносных. По новой сбруе на лошадях я понял, что оно только что получено из интендантства, и они возвращаются в свою батарею. Нарождается новая войсковая артиллерия, —
— Федор Иванович! Беги к Бабиеву! Он только что со мной прибыл из Майкопа. Он должен скоро принять полк и набирает к себе только таких командиров сотен, которые «не пригинаются» в боях. Я уже дал ему свое согласие, — говорит мне запальчиво подъесаул Лопатин*, однобригад-ник-таманец по Турецкому фронту.
Отличный боевой офицер и полковой товарищ, потом адъютант полка, он был с Бабиевым в конном отряде полковника Кузнецова*.
В начале 1915 г., в Турции, в Алашкертской долине, я познакомился с командиром 3-й сотни 1-го Лабинского полка сотником Колей Бабиевым и сразу же подружился. Оба были холосты, и это еще больше сближало нас — конников и казакоманов. Много было у нас молодецких холостяцких похождений. Я иду к нему как к старому другу.
Бабиев остановился у своего отца-генерала*, жившего в богатом доме местного купца-армянина Тарасова, на Штабной улице, рядом с областным правлением. Их застал я обедающими. Я ему поведал о цели своего визита.
— Вакантного полка еще нет. Мой 1-й Черноморский уже занят. Другого полка я принять не хочу, почему и выжидаю. Но Вас, Джембулат, с удовольствием возьму в свой полк, — сказал он мне.
Пока кругом неудача, а отсюда и тоска. Екатеринодар переполнен. Гостиницы все заняты. Войсковое офицерское собрание на Екатерининской улице также переполнено, и все высшими чинами. Знакомых в городе у меня нет. Денег также очень мало в кармане. «Где же я буду ночевать?» — пронеслось в голове. В своем столичном войсковом городе офицер войска не имеет ночлега.
Случайно в канцелярии встречаю своих станичников-сверстников, с которыми исколесил походами и боями Турцию в войне 1914-1916 годов и с которыми дружил еще мальчиком в станице. Скромно, со смущенным юмором, говорю им, что мне неще спать.
— Да, пойдемте, Ф.И., к нам на «Разгонный пост», там и переночуете с нами. Правда, казармы переполнены, но мы заснем во дворе. У нас есть бурки, — дружески и совсем не по-военному говорят они мне, друзья детства, приказный и Георгиевский кавалер Егор Крупа и Максим Су-ряднов, рядовой казак, проведший всю Великую войну в строю.
«Разгонный пост» — это старый казачий пост времен Кавказской войны. Он стоит на самом берегу Кубани, за городским садом, по дороге на Дубинку. Там небольшой двор, простые сараи-казармы, крытые камышом, и тут же стоит старая казачья сторожевая вышка на кривых, стропилами поставленных, дрекольях в два этажа. Это прототип настоящего войскового герба Кубанского Войска.
Мы там. Не только что казармы, но и весь двор переполнен казаками. Чтобы не было стыдно, снимаю черкеску с серебряными погонами и орденом Св. Владимира и в одном бешмете — иду со станичниками-друзьями ужинать — поесть настоящего казачьего борща из казенного котла.
Столы тут же, на дворе — длинные, дубовые. Деревянные
Поужинали. Ложимся спать. Одна бурка вместо перины. Черкески в голове вместо подушек. Не раздевались и сняли только чевяки. Вторая бурка — общее одеяло. Ночи на Кубани прохладные. Прижались друг к другу и заснули, слов-
но родные братья в степи, в непогодь. Вот она — Слава Казань я...
Так прошел мой первый день в Екатеринодаре. На второй день нашел старого друга и сверстника по военному училищу, подъесаула l-ro Екатеринодарского полка Ряднину, пристроился к нему и стал ждать своего назначения на фронт.
В один из вечеров, гуляя по Клубной аллее в городском саду, вдруг слышу громкий оклик. На скамейке, с костылями, сидит раненый прапорщик Шура Тюнин*, мой однополчанин по 1-му Екатеринодарскому полку мирного времени вольноопределяющимся. Мы оба рады встрече. Его я не видел с 1912 г.
— Иди в наш полк. Он теперь называется Корниловским. Отличный полк. В нем много офицеров и хороший командир полка полковник Науменко, — радостно говорит он. — Тебе, Ф.И., обязательно надо быть в нашем полку. Это самый лучший полк в войске. У нас теперь новая форма — черно-красный погон и эмблема смерти на рукаве, — как оказалось, ошибочно хвастается он.
— Я, Шура, очень рад попасть в ваш полк, но называться не хочу и надо ждать запроса только от полка, — отвечаю ему.
Тут же он знакомит меня со своими старшими корниловцами, раненым подъесаулом Поночевным и больным есаулом Муравьевым, таманцем моих лет мирного времени. Они оба молчат. В свой полк не приглашают и сами в него уже никогда не вернулись.
В канцелярию запасного полка я являюсь ежедневно, в ожидании назначения. Через несколько дней командир полка полковник Посевин спрашивает меня:
— Хотите идти во 2-й Кубанский полк к полковнику Лопата? — и добавляет, улыбаясь: — Но полковник Лопата того... чудак. Предупреждаю Вас.
— Где он дерется? — спрашиваю.
— Где-то под Армавиром.
— Хорошо. Я согласен, — фиксирую ему.
Получив 5 дней отпуска «на сборы», — выезжаю к себе в станицу. У меня не было строевого коня. Это меня мучило. Прибыть в полк без коня и воевать на казачьей лошади — я не допускал, как и не любил пользоваться казачьими строевыми лошадьми, считая это оскорбительным для казака. В станице попечалился об этом старшему брату, и он подарил мне своего второго коня. Я выезжал на фронт со спокойной душой. Но... опять всплакнула горюче мать-вдова, сиротинушка:
— Ты опять, сыночек, выезжаешь на войну... а я вот все одна и одна по хозяйству... и мочушки моей уж нету... А-а-ах... — заголосила она, бедная наша мать 12 детей. Младший ее сын, Георгий, все еще лежал в Ставрополе в госпитале, как будто бы медленно поправляясь...
Внимая ужасам войны,
При каждой новой жертве боя —
Мне жаль ни друга, ни жены,
Мне жаль не самого героя...
Увы!.. Утешится жена,